В эту минуту к нам приблизился Мухаммед, по приторному выражению лица которого можно было понять, что он хочет о чем-то попросить нас. Догадавшись о его намерении, я повернулся к нему, попытавшись перед этим проглотить, не пробуя, полстакана нашей отфильтрованной воды.
— Ну, Мухаммед, — спросил я, — в чем дело?
— Дело в том, — ответил Мухаммед, — что арабы грустят.
— А почему они грустят?
— Потому что они голодны, — ответил Мухаммед.
— Да ради Бога, если они голодны, пусть едят.
— Они только этого и хотели бы, но у них нечего есть.
— Как это нечего? Разве они не взяли с собой провизию? Мы же об этом условились.
— Да, но им пришло в голову, что, раз от Каира до Суэца всего два дня пути, они смогут, затянув пояса, обойтись без еды.
— А выходит, они без нее обойтись не могут, так?
— Да нет, могут, но они грустят.
— Полагаю, что так и должно быть. Значит, они ничего не ели со вчерашнего дня?
— Нет, они съели по два или по три боба, когда кормили верблюдов.
— Ну что ж! Скажи Абдалле, пусть поскорее приготовит им ужин.
— В этом нет надобности. Если вы согласитесь отдать им остатки риса и лепешек, они этим вполне удовлетворятся.
— Как? Тем, что осталось от троих, накормить пятнадцать человек?
— О! — сказал Мухаммед. — Если бы они вовремя позавтракали, им хватило бы этого на три трапезы.
Господин Тейлор не смог удержаться и с улыбкой произнес:
— Возьмите и ешьте, друзья, и пусть Иисус сотворит для вас чудо умножения хлебов.
Мухаммед вернулся к проводникам, делавшим вид, будто они не слушают наш разговор, и жестом дал им знать, что их просьба удовлетворена. В ту же минуту лица арабов повеселели, и все они приготовились принять участие в роскошном пиршестве, дарованном им с такой щедростью.
Образовалось два круга. Первый круг, внутренний, состоял из Талеба, Бешары, Арабаллы, Мухаммеда и Абдаллы, то есть тех, кто обладал определенным общественным положением: Талеб — как вождь, Бешара — как рассказчик, Арабалла — как воин, Мухаммед — как переводчик и Абдалла — как повар. Второй круг, внешний, составляли остальные двенадцать арабов, которые, занимая менее высокую ступень общественной лестницы, должны были есть в последнюю очередь и тянуть руку к миске из-за спины своих высокопоставленных товарищей. Все происходило удивительно слаженно: Мухаммед подал знак, взяв кончиками пальцев щепотку риса и поднеся ее ко рту; Талеб последовал его примеру, и весь малый круг повторил действия вождя; затем настала очередь рядовых арабов, которые с изумительной ловкостью выуживали свои порции и доносили их до рта, не уронив ни зернышка риса. Эти действия продолжались с той же добросовестностью и с той же аккуратностью до тех пор, пока миска не опустела, что произошло без всяких задержек. Вслед за тем поднялся Бешара: выразив нам благодарность от имени присутствующих, он попросил нас назвать свои имена, чтобы он и его товарищи хранили их в сердцах в память о нашей щедрости; мы выполнили эту просьбу, добавив по два финика на каждого из собравшихся, с тем чтобы они не только сберегли в сердцах наши имена, но и передали их своим потомкам.
Однако наши арабы, взяв на себя это обязательство, проявили добрую волю в большей степени, чем предусмотрительность. Наши три имени, столь непохожие по звучанию и содержащие обилие согласных, были неудобны для восточной гортани, и потому, несмотря на свои многократные попытки, арабы так коверкали их, что в подобном произношении имена эти рисковали не только тем, что их не передадут грядущим поколениям исмаильтян, но и тем, что их не узнают наши лучшие друзья. К тому же подобные филологические упражнения оказались слишком утомительны для этих детей природы, способных стоически переносить физическую усталость, но, как и неаполитанские лаццарони, испытывающих отвращение к умственному труду. Так что после десяти минут тщетных усилий Бешара поднялся и, снова приблизившись к нам, попросил от имени своих товарищей, неспособных произнести наши назарянские имена, позволить наречь нас арабскими именами, которые мы должны будем сохранить до конца путешествия, чтобы арабы могли обращаться к нам, а мы — отвечать им; не видя в этом никакой беды, мы охотно ответили согласием на их просьбу. После чего нам немедленно поменяли имена. Господин Тейлор в силу своего положения и несколько большего, чем наш, возраста был назван Ибрагим-беем, то есть вождем Авраамом; Мейер, который по худобе, цвету кожи и чертам лица несколько напоминал внешне одного араба из нашего конвоя, удостоился имени Хасан, а я, принимая во внимание мою скороспелую готовность говорить по-арабски, уверенную посадку на дромадере и навязчивое стремление что-то записывать или зарисовывать, получил имя Исмаил, к которому, в довершение почестей, было добавлено слово эфенди, то есть «ученый».