Когда взошло солнце, перед нами открылся совершенно другой пейзаж; ночью мы вступили в горную цепь вулканического происхождения, и теперь нас окружали голые, лишенные растительности невзрачные холмы, похожие на те, что возвышаются у подножия Этны. Мы ехали около трех льё по этой словно вздыбленной местности, а затем оказались на равнине, покрытой таким мелким песком, что можно было подумать, будто его нарочно просеивали. Привал был устроен на два часа раньше, чем обычно, и, когда я поинтересовался у Бешары, какова причина этого, он ответил мне, что это сделано для того, чтобы иметь время выбрать место для лагерной стоянки. Подобный ответ показался мне странным, поскольку прежде Талеб никогда не проявлял таких тщательных мер предосторожности.
И в самом деле, наши арабы спешились и принялись что-то искать, внимательно разглядывая землю; эти необычные действия снова возбудили мое любопытство, и я принялся искать вместе с ними. Видя, что мне ничего не удается найти, я подозвал Бешару и поинтересовался у него, не может ли он объяснить мне, что мы ищем, ведь место, где мы остановились, было, на мой взгляд, не хуже любого другого, и я не понимал, зачем нужно так стараться. Тогда он показал мне следы на песке, не замеченные мною как раз из-за их многочисленности: их имелось такое множество, что нельзя было сделать ни шагу, не наступив на какой-нибудь отпечаток; это были следы змей и ящериц, норы которых, похожие на воронки, кое-где виднелись на песке. По этим разнообразным отпечаткам арабы умеют распознавать не только породу животного, которому они принадлежат, но также его возраст, размеры и силу и, что самое удивительное, когда они были оставлены — накануне, утром или минуту назад; арабы показали мне, как различать эти разнообразные следы, и я отлично разобрался в изложенной ими теории, достаточно основательно проверив ее несколько дней спустя на практике. Например, ящерица оставляет четкие отпечатки четырех коготков и небольшую размытую бороздку на том месте, где находился ее хвост; змея, которая движется вперед, изгибаясь дугами, оставляет параллельные прерывистые следы всюду, где края ее колец касались песка; след газели легок и изящен, прихотливо неровен и зависит от того, на что она, с присущим ей живым нравом, настроена: на веселые прыжки или игривые скачки в сторону. Из всех этих наблюдений следовало, что пустыня, которую мы пересекали, населена многочисленным, но чрезвычайно смешанным сообществом животных и что если кое-кто из ее обитателей и радовал взор, то в большинстве своем они были весьма зловредными существами; к счастью, на этот раз мы отделались испугом.
Вечером меры предосторожности были усилены. Мы остановились в пять часов, чтобы иметь время устроить облаву. Один из наших арабов наступил на змею, но, прежде чем она его укусила, успел убить ее хлыстом. Змея была толщиной с кулак, что совсем не соответствовало ее длине, не превышавшей двух футов, и в сочетании с ее огромной головой, похожей на собачью, придавало ей чрезвычайно безобразный вид.
Тревоги, связанные со змеями и рептилиями, возобладали в тот вечер над всеми другими заботами. На поданные нам Абдаллой воду и рис мы едва обратили внимание, настолько сильное нервное напряжение человека способно влиять на его физические потребности. Что касается меня, то спал я плохо: мне все время казалось, что я чувствую, как под мой ковер заползают эти гнусные твари — круглые и короткие, похожие на гигантских гусениц.
Среди ночи я услышал тот самый странный шум, уже поразивший меня во время предыдущего привала; однако теперь, когда в воздухе не ощущалось ни малейшего движения, нельзя было приписать эти стоны, сдавленные крики и всхлипывания завываниям ветра, теряющегося в необъятных пространствах. Я поднялся, чтобы спросить кого-нибудь из наших арабов об этом непонятном ночном явлении, однако все они так сладко спали рядом со своими верблюдами, что у меня не хватило духа их разбудить, и я вновь лег на ковер. Через мгновение усталость взяла верх, и я погрузился в крепкий сон.
Наш караван тронулся в путь еще до рассвета. Когда поднялось солнце, змеиная равнина осталась уже позади и мы вступили в какое-то вади (так арабы называют тысячи долин, бороздящих Синайский полуостров); однако, по мере того как мы продвигались вперед, холмы становились все выше. Это были уже не вздувшиеся бугры вулканического происхождения, как те, что попадались нам на пути прежде, а настоящие горы, прокаленные огнем. На их склонах кое-где виднелись длинные полосы красной или черной лавы; у нас не было возможности подойти ближе, чтобы выяснить, чем вызвана такая разница в цвете лавы, застывшей много столетий назад. Из этой долины мы перешли в другую, вход в которую имел форму буквы V и был словно прорублен в скале; его расширяющиеся кверху стены были гладкими и ровными, как если бы каждая из них образовалась от одного-единственного удара гигантским топором. Одна из стен была покрыта высеченными на ней письменами, которые вполне могли быть одной из тех надписей, о каких упоминает Геродот и какие приказал вырезать на своем пути Сенусерт, когда он через страну Офир возвращался из похода к Эритрейскому морю. Мы стали расспрашивать арабов, однако они не больше нашего знали, чья победоносная и могущественная рука оставила по пути несколько строк своей истории на этой гранитной странице.