Его лицо становится серьезным, улыбка исчезает, а в глазах появляется искренняя вина. Давид тяжело вздыхает, и его голос звучит тихо, проникновенно:
— Вась, послушай меня… Я поначалу принял тебя за ночную бабочку, понимаешь? Вызвал медсестру, а приехала ты. Я был немного не в себе, не разобрался сразу. А когда до меня дошло, кем ты на самом деле являешься, мне стало так чертовски стыдно и неудобно перед тобой, что я не знал, как в глаза тебе смотреть.
Я ошарашенно моргаю, глядя на него во все глаза. Сердце замедляется, гнев отступает на второй план, уступая место недоумению и легкому шоку от услышанного.
— Что?.. — шепчу слабо, пытаясь осознать весь абсурд его слов.
— Ну вот так получилось, — Давид пожимает плечами с таким видом, будто сам до конца не верит в происходящее. — Когда осознал, какая глупость вышла, поехал к тебе в больницу. Хотел извиниться, поговорить по-человечески, но увидел тебя и…
Он замолкает, взгляд его вдруг теплеет, становится таким, от которого у меня сердце пропускает удар и снова начинает бешено биться.
— И что? — спрашиваю в полном шоке, потому что сама не верю, что этот разговор вообще происходит.
— В общем, я окончательно залип, — признается он с улыбкой, но тут же снова становится серьезным. — Только вот сразу признаться не смог. Понимаешь, я просто не знал, как тебе сказать правду после такой дикой ситуации. Хотел сначала наладить контакт, показать, что я не полный идиот…
— Наладить контакт?! — резко перебиваю, пытаюсь оттолкнуть его, но он еще крепче обнимает меня, словно боится, что я сейчас же сбегу. — Давид, это звучит просто нелепо!
— Знаю, — вздыхает он, тяжело, проводя ладонью по моим волосам. — А потом я просто исчез, потому что оказался в коме. Ну, почти…
— Почти? Что значит почти? — не выдерживаю.
— Это была инсценировка. Нужно было кое-что решить, и я не мог тогда ни писать тебе, ни звонить. Когда я узнал про твою беременность, то хотел тут же прибежать и рассказать тебе все как есть, но Ромка запретил. У тебя была угроза, и он заставил меня поклясться, что я ничего не скажу, пока опасность не пройдет окончательно. И дед еще с этой ногой...
— Какой дед?
Хриплю. Честное слово, если бы не беременность, я бы графинчик с алкоголем попросила. Потому что есть у меня неприятная догадка...
— Если ты сейчас скажешь, что дед не просто твой однофамилец... Байсаров... Я точно достану скальпель!
Глава 34
Давид
Вот он, момент истины.
Держу в руках свою женщину, смотрю, как сужаются ее зрачки, сбивается дыхание и яростно пылает взгляд.
— Если ты сейчас скажешь, что дед не просто твой однофамилец… — она дышит тяжело, как вулкан перед извержением. — Байсаров… Я точно достану скальпель!
То, что достанет, не сомневаюсь. Но и в себе тоже уверен.
В переговорах я ас, поэтому лишь крепче сдавливаю объятия.
— Вась, во-первых, не нервничай, — напоминаю любимой. — Во-вторых, я почти твой муж. И отец нашего ребенка. А в-третьих...
— Байсаров! — перебивает меня Василиса и сдувает свесившуюся на лицо прядь. Прядь отлетает только на миг и сразу свешивается обратно. Василиса возится на моих руках и вспыхивает. — Ты мне зубы не заговаривай!
— И не думаю! — заверяю ее. — Просто на всякий случай напоминаю. А еще хочу, чтобы ты вспомнила, как мы познакомились. Ты не забыла, почему мы так и не увидели друг друга? Я вот например помню вместо тебя только светлое пятно.
— В квартире было темно, — осторожно говорит Василиса, — а ты это к чему говоришь? Не переводи стрелки, Давид!
Она хлопает ладошками по моим плечам.
— Не перевожу. Просто вот сейчас все как будто перед глазами встает, — напускаю на глаза поволоку. — Ты, я, тот вечер...
— У деда Байсарова в доме ни одна лампочка не включалась, даже звонок не работал! — возмущенно говорит Василиса. — Конечно, ничего не было видно.
— Я собирался их вкрутить, — подхватываю разговор. — Полез искать на антресолях. Наеб... Упал, то есть, журналы рассыпал старые, игрушки елочные разбил, а лампочки так и не нашел...
— Ты это к чему? — нетерпеливо ерзает у меня на руках Василиса и грозно супит брови.
— А к тому, что на следующий день я пошел и купил лампочки...
— Давид, — она берет меня за уши, разворачивает и заглядывает в лицо, — так дед твой или нет?
— Мой отец, — сглатываю, — Данил Давидович, его сын. А родителей не выбирают, Вась. Тем более, дедов.
Она замолкает. Закрывает глаза. Отворачивается.
Я не выпускаю ее из рук. Крепко держу.
— Вась, — зову, она молчит, — давай, если у нас сын родится, мы его Данилом назовем. Давай? И когда у него сын родится, он его Давидом назовет, Давидом Даниловичем. Я тогда тоже дедом буду, Байсаровым Давидом Даниловичем. И я не буду экономить на лампочках, Вась. Я нормальным буду. Не буду их выкручивать и воду перекрывать.
Вижу, как ее плечи вздрагивают, затем мелко трясутся.
— Вась... Вась, ты что, плачешь? — спрашиваю тихо. — Васенька, не плачь. Я тебя люблю, правда.
Перехватываю так, чтобы попробовать одной рукой обнять.
— Вась, на самом деле, я столько думал... Если бы у меня был другой дед, все тоже было бы по-другому. Ты тогда просто бы ушла, увидела, что это я. Что я не дед. А я бы увидел, что ты настоящая медсестра. И сейчас мы бы не стояли с тобой в ресторане. Мы бы не ждали нашего ребенка... Да мы бы вообще были не знакомы, Вась...
Василиса поворачивает голову, утыкается мне в плечо, и я вижу, что она не плачет, а смеется. Хоть слезы и текут у нее по щекам. Но я понимаю, что это от смеха, и с облегчением выдыхаю.
Ромка говорил, положительные эмоции это хорошо. Значит и плакать от них тоже можно.
— Боже, Байсаров, ты только не вздумай это рассказывать детям! — стонет моя Василиса. — А тем более внукам! Было бы чем хвастаться!
— Я с тобой категорически не согласен, любимая, — мотаю головой, — наше знакомство должно войти в историю. Одно то, как я тебя выслеживал в больнице и приревновал к Коле с красной мордой, достойно быть воспето в былинах.
Наматываю круги по ресторану, не выпускаю Василису из рук. И рассказываю.
Как сначала думал, что это Машка приходила к деду. Как потом увидел Василису и запал.
Как попал к ним в больницу и окончательно влюбился.
Она хохочет, сгибаясь пополам. Походу, про скальпель можно забыть?..
— Ты не проголодалась? — спрашиваю, когда Васька вытирает мокрые от слез щеки. У меня от смеха тоже глаза мокрые.
Такое захочешь, блядь, не придумаешь.
— Немного, — признается Василиса.
— Тогда я тебя отпускаю, — говорю и предупреждаю на всякий случай. — Я приму любое твое решение, но помни, что муж с яйцами полезнее, чем муж без них.
Василиса прыскает в ладонь, а когда поднимает голову, ее глаза загадочно блестят.
— Погоди, Давид! Так это выходит, моя бабка сейчас сиделка у твоего деда?
***
Мы с Василисой стоим у входной двери дедовой квартиры. Она волнуется, поправляет волосы, а я мысленно пытаюсь подготовиться к разговору. Все-таки не каждый день сообщаешь о свадьбе.
Глубоко вздыхаю и открываю дверь, уже собираясь что-то сказать, но тут же забываю обо всем на свете.
Из кухни доносится громкий дедовский рев:
— Ты не имела права, ведьма бессовестная! Изверг ты, а не женщина! Я на тебя управу найду!
— Ищи, ищи! — бабка открикивается не менее яростно. — Может, хоть тогда у тебя мозгов прибавится!
Мы переглядываемся с Василисой. Я вижу в ее глазах смесь непонимания и любопытства.
Если честно, то баб Люба меня пугать начинает, еще никто так не мог с дедом справиться как она. Страшно становится от мысли, за кого она возьмется, когда дед сдастся в ее владение.