– Извините, пожалуйста, я ваш сосед из двадцатой, мы вместе выбрасываем мусор… Откройте, пожалуйста!
Интересно, зачем, думаю я. Кажется, мы действительно сталкивались раз или два у мусоропровода. Хотя полной уверенности на сей счет у меня нет. Романтичными подобные отношения вряд ли назовешь, и уж, разумеется, это не повод, чтобы ни свет ни заря – еще и десяти нет – ломиться в дверь к незнакомому человеку. К незнакомой женщине. Голос у него, нельзя не признать, довольно приятный.
– Пожалуйста, – слышу я с площадки. – Я захлопнул дверь!
Захлопнул дверь? И теперь собирается лезть через мой балкон к себе? И непременно сорваться, как сорвался пьяница из соседнего подъезда четыре года назад? Весь дом тогда просто трясло от слухов и домыслов – выкинули его дружки, или он выбросился сам после ссоры с любимой женщиной в приступе белой горячки?
Я все-таки открываю дверь. Не могу я бросить человека на произвол судьбы. Он так стремительно влетает в прихожую, словно боится, что я передумаю. Останавливается, глядя на меня.
– Доброе утро, – говорит он. – Еще раз извините.
От его спортивного костюма пахнет холодом и улицей, кроссовки снежно-белые, на щеках яркий румянец, в глазах ни малейшего намека на вину, а только любопытство. Видимо, бегал. Из тех правильных парней, которые ведут здоровый образ жизни. Он мне не нравится. Чувство это усугубляется осознанием того, что я стою перед ним в тесной прихожей, в халате и тапочках, неумытая, растрепанная, кислая.
– Чем могу помочь? – спрашиваю сухо. – Хотите лезть через балкон?
– Через балкон? – удивляется он. – Моя квартира на другой стороне дома!
Он смотрит на меня как на идиотку. Немая сцена. Ну и пошел бы к кому-нибудь поближе… к той стороне дома! Если не балкон – что тогда?
– Мне нужны какие-нибудь инструменты, чтобы открыть дверь, – объясняет он.
– Отмычки? – спрашиваю я иронически.
– А есть? – радуется он.
Я, не ответив, иду в кухню. Выдвигаю нижний ящик шкафчика, где лежит всякий хлам, вроде мотков шпагата и проволоки, напильника, старых ключей, использованных электрических батареек, молотка и щипцов-гвоздодеров. Парень, присев на корточки, копается в этом добре, рассчитывая найти жемчужное зерно. Я стою у него над душой, сверля взглядом между лопатками, сложив руки на груди – поза, свидетельствующая об отсутствии симпатии и понимания. Он, наконец, находит какие-то металлические штуки, которые, как ему кажется, помогут открыть дверь. Смотрит на меня снизу вверх. На физиономии ухмылка. Глаза голубые и, кажется, все-таки нахальные. Тут появляется Анчутка, страшненький, на кривых коротких ножках – даже неудобно за него. Усаживается на пол напротив спортсмена. Семья каких-то уродов, думаю я самокритично.
– Фелис катус, – говорит он и протягивает руку к котенку. – Люпус негрус. – Анчутка обнюхивает его руку, вытягивая шею, и издает вопль, от которого звякают подвески на кухонной люстре. – Однако! – удивляется спортсмен. – Славный малыш, – говорит он мне. – Очень редкая порода в наших широтах. Откуда такое чудо?
– Подарили друзья, – отвечаю я. «Фелис катус» – кот на латыни, это я еще помню. «Люпус негрус» – «черный волк»? Это что, порода такая? Я смотрю на котенка – и это волк? Не смешите меня! А откуда моему соседу известно, как будет «кот» на латыни, и… вообще?
Анчутка повторяет свой любимый фортель – вдруг вспрыгивает гостю на колени, оттуда взбирается на плечо и тычется носом в щеку. И выдает оглушительное мурлыканье. Спортсмен смеется и говорит:
– Кстати, я не представился. Владимир Маркелов из двадцатой квартиры.
– Наталья Васильевна, – отвечаю я сдержанно.