Выбрать главу

— У вас такой вид, будто я попросил вас немедленно броситься в воду и добыть там золотую рыбку.

Да уж, представляю себе свой идиотский вид.

— Знаете ли,  меня трудно удивить, но вы меня удивили (знал бы он, чем именно!).

— Читайте, голубушка Арина Родионовна! Читайте.

— Нет, вы издеваетесь надо мной! Да! (для меня это действительно смертельно читать стихи вслух. О, я несчастная!). Поймите же вы, инквизитор, поэзия — это лекарство для внутреннего употребления.

— Читайте немедленно, я выиграл. Я хочу услышать свой выигрыш.

— Ну, народ пошел. Один слушает вкус, другой — выигрыш. Что ж, в случае летального исхода, пеняйте на себя.

— А вы мне тут не угрожайте, понимаешь ли, вы мне поэзию давайте на законных основаниях.

Мне вдруг стало весело. Играть, так играть. Ну всё, Сенцов, сейчас ты у меня зарыдаешь.

— Боюсь не уцелеете, — тихо сказала я, резко меняя тон и становясь серьезной.

— Посмотрим, — почувствовав во мне какую-то перемену, он стал напряженно вглядываться мне в лицо.

— Поздно Сергей Дмитриевич, я иду ва-банк.

Придвинувшись к нему почти вплотную, я подняла руку и стала медленно водить пальчиком по застежке-молнии его куртки. Немного выждала, пока он оцепенеет, и сказала тихим грудным голосом, от которого еще в юнности мои ухажеры впадали в транс:

То пятое время года, Только его славословь. Дыши последней свободой, Оттого, что это — любовь.

Пауза подлиннее, не шевелиться и не дышать...

— Арина, вы... я... вы хотите сказать...

Глупый Сенцов, конечно, я хочу сказать, но не скажу, мучайся:

— Да я хочу вам сказать, Сергей, что Ахматова — действительно гениальный поэт, смотрите-ка, вас прямо паралич хватил от одного ее четверостишия.

Я отстранилась и весело улыбнулась:

— А вот вам Пушкин, специально для флебологов:

Ах, ножки, ножки! где вы ныне Где мнете вешние цветы?

И я, смеясь и продолжая декламировать, побежала к машине.

В подражание Ахматовой:

Предчувствуя, что желтая листва, и медленно гуляющие пары, и этот воздух прошлого столетия, что здесь каким-то чудо уцелел, все это миллионы раз уже воспето тайно и печатно. Но это мне почти не интересно, ни слова там, я знаю, не найдется о том, как мы уже не молодые по саду, взявшись за руки бежали. И нежности волна приносит строчки, которых мне ни вспомнить, ни забыть

Глава шестая

Из личной жизни

Наступила зима. Стало холодно, но мы продолжали встречаться на нейтральной территории. И вот как-то раз в начале декабря Сенцов сделал вторую попытку заманить меня к себе. Непринужденно покручивая руль и не глядя в мою сторону, он сказал, якобы беззаботным тоном:

— А может поедем ко мне, сегодня КВН, наши играют, у меня «мартини» есть, мне привезли из Италии. Вы же любите «мартини», как и ваша ненаглядная Каменская.

— Сергей Дмитриевич, не буду скрывать, мне очень хочтся поехать к вам, но я этого не сделаю.

— Ну почему? Я не понимаю почему? Объясните мне в конце концов. — Он явно нервничал, даже голос повысил, чего с ним никогда раньше не случалось. — К чему это постоянное насилие над своими желаниями, от которых, ведь, никому не плохо? Ну что предосудительного в моем предложении? Я же вас не в постель зову, а на диван.

— Сергей Дмитриевич, не обижайтесь, ради бога. Но, позовете. Поверьте, позовете, не вы меня, так я вас.

— Но, почему вас так пугает подобная перспектива? Мы с вами, вроде бы, свободны от всяких семейных обязательств.

— Это не совсем так. Остановите, пожалуйста, машину. Вот здесь за киоском стоянка, кажется, разрешена. Когда ведешь машину нервы напряжены.

Я хотела чтобы он успокоился и сосредоточился. Господи, помоги.

— Я сейчас вам расскажу кое-что. Девять лет назад мой муж Андрей перестал скрывать от меня, что живет двойной жизнью. Я это переживала в то время как невыносимую трагедию. Собственно, она и послужила толчком к моему обращению в православную веру. Хотя причина, конечно, была глубже, во мне самой. Я давно стала понимать, что жизнь дана мне не для какого-то мифического личного счастья, в погоне за которым проходят годы, а оно все ускользает. Я долгое время думала, что цель моей жизни — любовь, семья, ну, по крайней мере, меня удовлетворял такой самообман. Но, тот, кого я любила, меня разлюбил. Семья фактически развалилась, а жизнь-то продолжается. Зачем? Зачем-то она продолжается в непрестанных страданиях и сомнениях. И тогда я, гордая, образованная интеллигентка вошла в церковь. Никогда раньше я и помыслить не могла, что со мной это может случиться. Знаний не было никаких, но веру мне милостивый Господь даровал такую, что я сама себе поражалась. Меня ничто не страшило, ни длиннющие службы, ни сердитые бабульки, копошившиеся у подсвечников, ни необходимость поститься, и ничто не удивляло. Я почти ничего тогда не понимала, но у меня не было вопросов к православию, я приняла его сразу, целиком, со всеми непонятностями. Но, главное, я поняла: во всем, что посылает мне Господь, есть высокий спасительный смысл, даже в страдании, особенно в страдании. В школьные годы с этой истиной до нас пытался достучаться Достоевский, помните? Но, тщетно. Комсомольское сердце не желало страдать во искупление грехов. Еще одну истину я узнала из поучений Серафима Саровского. Есть такой великий русский святой. Оказывается цель христианской жизни в личном спасении, в личном, но не в том, чтобы спасать кого-то, чтобы творить добрые дела, чтобы помогать людям, а в том, чтобы делая всё это, спастись, то есть попасть в царствие Божие.