Нувиль оказался именно таким, каким описал его нам мой отец. Его кроткое и задумчивое лицо, некоторая неловкость в манерах, — все обличало в нем человека превосходного, но лишенного инициативы. Он был не более как простой виртуоз, но зато виртуоз первоклассный. У него не было того творческого огня, той самобытности, как у Абеля. Благоговейный ученик великих мастеров, он передавал их творения с замечательной верностью и точностью. Чувствовалось, что он изучил их глубоко, что он до тонкости вникал во все их особенности, усвоил себе, так сказать, механизм их гения. Исполнение его было безукоризненнее, чем у Абеля. Этот последний, увлекаемый подчас своей изумительной отвагой, вскакивал как бы на плечи мастеров и походил на ребенка, уносимого неукротимым конем, на которого он осмелился вскочить.
За обедом Ада, которую мучила какая-то потребность говорить и волноваться, завладела Абелем точно так же, как накануне, и дразнила его очень остроумно и мило. Я заметила, что ему стоит усилий отвечать ей в том же тоне, и что ноты «человеческого слова» подчас звучат для него, как незнакомый язык. Он несколько раз подносил стакан к губам, как будто нуждаясь в возбуждающем средстве. Мало-помалу он одушевился и вступил с моей сестрой в настоящее состязание остроумия. Как и накануне, Ада была блистательна, но вдруг ею овладела смертельная досада. Ей пришла, по-видимому, странная фантазия подпоить Абеля, а так как он на это не поддавался, она имела неосторожность сказать ему:
— Что ж, если вы будете навеселе, тем лучше. Это помешает вам беседовать с нами сегодня вечером при посредстве музыки.
Абель схватил свой стакан и, запрятав его в ведро со льдом, стоявшее возле него, отвечал:
— Я пришел сюда для вашего отца и для вашей сестры. Если вы не поймете того, что я скажу им в музыке — тем хуже для вас.
Когда мы встали из-за стола, и он подал мне руку, чтобы вести меня в гостиную, он заметил:
— Сестра у вас прехорошенькая, но Боже, какая она скучная! Вы меня извините за этот отзыв. Я терпеть не могу остроумия, и когда меня принуждают играть на этом инструменте, я чувствую себя так, как будто бы меня заставили вертеть ручку у уличной шарманки.
Он говорил, как бы намеренно повысив голос, и я убеждена, что Ада, шедшая следом за нами под руку с Нувилем, не потеряла ни единого слова из этого нелюбезного замечания. Тем не менее, она и виду не показала, что обиделась. Но в сердце своем она поклялась отомстить ему.
Несколько времени разговор шел своим чередом. Ада снова начала хвастаться своим невежеством в музыке. Тогда Абель взял свою скрипку и заметил ей, что, кажется, в этот час избалованных детей обыкновенно укладывают спать.
— Как же, — отвечала она. — Но я не была бы избалованным ребенком, если бы подчинялась установленным правилам. Предупреждаю вас, что я нынче не лягу раньше двенадцати часов.
— Пустяки, — отвечал Абель. — Как скоро вам некого будет дразнить, вы заснете. А я пока пойду прогуляюсь в саду.
— Я буду ждать вашего возвращения, — крикнула она ему вслед, — чтобы посмотреть, какое действие произведет на ваш мозг лунный свет.
Все это было сказано с обеих сторон в таком игривом тоне, что нельзя было и догадаться о едкой досаде, которая грызла Аду, и о тайном презрении Абеля. Отец мой подошел к Аде и кротко пожурил её за насмешливые ее выходки. Я заговорила с Нувилем, чтобы отвлечь его внимание от резкого тона, в котором она отвечала отцу. Но ей нужно было, чтобы ее услышали.
— Сара, — обратилась она ко мне громко, — помоги же мне. Вот папа бранит меня за то, что я, по его мнению, слишком фамильярна с господином Абелем. А мне так напротив кажется, что господин Абель первый разбил лед приличий, и что он рад-радёшенек, что я перепрыгнула через эту трещину. Скажите, господин Нувиль, — вы, сколько я заметила, человек серьезный, хоть и музыкант, — не правда ли, что ваш друг — заклятый враг всяких церемоний, и пришел сюда сегодня только в той надежде, что будет от них совершенно избавлен?
— Сударыня, — отвечал Нувиль, — я могу только сказать вам, что если под вашей игривостью кроется искреннее расположение к Абелю, то он может только радоваться вашей веселости. Но, предупреждаю вас, он проницателен, и если в шутки ваши вкрадывается горечь, он это замечает как нельзя лучше.
— С какой стати мне питать против него горечь? — возразила Ада. — Я его не знаю и не желаю ему зла. Но, не будучи музыкантшей и именно потому, что я его не знаю, я не могу питать к нему и ни малейшего расположения.