Что мне было ему отвечать? Для меня тоже стало ясно, что я полюбила его, что взгляд его меня очаровывал, что гений его меня покорил, что его первое слово любви привело меня в упоение. Но как решиться ему в этом сознаться так скоро?
— Послушайте, — сказала я ему, а сама вся дрожала, — ваша воля, ваше мужество, ваша уверенность в самом себе — все это мешает мне вполне владеть собой; голова моя идет кругом. Не в таком состоянии желала бы я дать вам решительный ответ. Дайте мне успокоиться и вникнуть в саму себя. Я не хочу принять за искреннюю привязанность обаяние вашего имени и таланта. Это значило бы любить вас так же, как, вероятно, любили многие другие, а такая любовь, видимо, не удовлетворяла вас, так как вы теперь ищете иной. Я не хочу также поддаваться скуке одиночества, опасению будущего… Простите мне мои колебания; вам они не могут быть понятны. Вы жили и имели возможность испытать свои силы, а я — старая дева, отказавшаяся от жизни прежде, чем успела узнать ее, и во многих отношениях я осталась еще ребенком.
— Да, это правда, — воскликнул он. — Но как же я буду любить и лелеять этого ребенка! Как благоговейно стану я созерцать его, стоя на коленях, как вы созерцаете вашу маленькую Сару, когда она спит. И каждый вечер, вырываясь из грубых объятий публики, я буду говорить: очисти меня своим взглядом, ты, непорочный Божий ангел… Но что это? О чем вы плачете, дорогое дитя мое?
Я действительно плакала, сама хорошенько не зная, о чем. Какая-то струна, давно уже не в меру натянутая, лопнула во мне.
Позади нас раздались шаги. Я хотела вернуться домой, но он взял меня на руки и понес бегом дальше вглубь парка.
— Нет еще, — проговорил он, — я не хочу, чтобы вас отняли у меня, чтобы нас разлучили так скоро…
И говоря, и не пуская меня с рук, он пробежал довольно большое пространство. Наконец, он опустил меня на песок и стал передо мной на колени. Он взял меня за руки, и губы его искали мои волосы, с которых свалилась вуаль.
— Нет, — остановила я его, — я не хочу ничего, что напоминало бы ваше прошедшее. Дайте мне любить вас свободно, а не потому, что вы меня к этому принудите.
— Это правда, — воскликнул он, — не надо ничего, что напоминало бы прошедшее. Я вас уважаю, я дорожу вами, я боюсь вас. Не бойтесь же меня вы. Возьмите эту вуаль, которая зацепилась за мое платье, накройтесь ею, спрячьтесь в нее, если хотите, я не трону ни одной складки. Я отведу вас к отцу, который, быть может, вас ищет. Но прежде я хочу услышать от вас одно только слово: когда вы будете уверены, что любите меня? Когда вы мне это скажете?
— Это опять все тот же вопрос. Если б я была в этом уверена, к чему же мне было бы колебаться сказать это?
— Но когда же вы будете в этом уверены? Сколько вам нужно для этого времени — день или неделя?
— Мне нужен более долгий срок. Что, если бы я назначила год?
— Отчего не десять, не двадцать лет? Вы хотите подвергнуть меня испытанию?
— Нет, я хочу подвергнуть испытанию себя.
— Вы трусите, мисс Оуэн, но я храбрее вас. Я избавляю вас от всякого испытания. Я в вас уверен и так. Слушайте: теперь вы взволнованы, вы плакали, вы испугались моего поцелуя… В эту минуту вы меня любите. Поклянитесь, что я ошибаюсь!
—Я не хочу ни в чем клясться, я требую только времени, чтобы подумать.
— Пусть будет по-вашему. Я покоряюсь. Но, клянусь вам, вы не правы. Вы снова бросите меня на произвол этой одуряющей жизни, из которой я хотел выйти. Решение это во мне было зрело, этим мгновением надо было пользоваться.
— Так через год уже будет поздно! — воскликнула я с испугом. — Так вот как вы были уверены в самом себе.
— Я уверен в самом себе и теперь. Но мне целый год предстоит томиться и расходовать свои силы самым непроизводительным образом. Я не умею лгать; я не стану заверять вас, что с нынешнего же дня, не имея никакой определенной надежды впереди, я буду удаляться от пропасти и противиться головокружению. Нет, я буду жить, как и прежде, среди опьянения и шума. Дайте мне хоть что-нибудь достоверное, одно слово, и я буду жить вашим воспоминанием.
— Но если бы я могла вам дать это слово, ожидание, которого я требую, было бы бесполезно. Слушайте, — вернитесь к вашей прежней жизни, я вас ничем не связываю. Удостоверьтесь сами, можете ли вы еще желать привязанности, которую вам колеблются отдать. Если это вам покажется слишком тяжело, — забудьте меня. Если же, напротив, через год вы все по-прежнему будете думать, что я могу сделать вас счастливым, — вернитесь, и в этот день, клянусь вам, я тоже буду этому верить.
— Так это обручение?
— Предоставляю вам самому решить, насколько мое обещание вас связывает.