Г-жа де Рошталь, которая в восторге от Абеля и желала бы видеть его у себя более частым гостем, подошла и объявила, что тоже желает быть в числе судей.
— В таком случае, — сказал Абель, — попросите графа повторить свою обвинительную речь против артистов. Надо вам сказать, что я со своей стороны не вызвал этих обвинений никаким притязанием на человека независимого, другими словами, достойного уважения, которого он не признает за нашим братом. Я молчал самым безобидным образом, когда, в присутствии личностей в высшей степени почтенных, он стал доказывать, что я — не более как предмет праздной потехи и раб богачей, и доказывал это с тем тонким остроумием, которым, как вы знаете, он владеет в таком совершенстве. Если он даст себе труд повторить свою речь в тех самых выражениях, которые он употребил, то красноречие его, я убежден, доставит вам большое удовольствие.
Абель говорил в таком игривом тоне, что никто и не догадывался о важности, которую он придает настоящему объяснению, и все пристали к г. де Ремонвилю, чтобы он повторил свои слова.
— Только, пожалуйста, чтобы это вышло не слишком длинно! — воскликнула Рошталь, которая при гостях высказывает ему самое бесцеремонное пренебрежение.
Оборот, данный делу Абелем, начинал тревожить и раздражать де Ремонвиля. Он попытался отнестись к делу свысока и отвечал, что не имеет привычки записывать свои разговоры и не помнит своих слов; что, если г. Абелю и г. Нувилю его мнения не понравились, то никто им не мешал опровергать их тут же на месте, так как подогретый спор — самое безвкусное из блюд.
— Так говорите вы, господин Абель, это будет еще лучше, — воскликнула Рошталь. — Скажите, хотите ли вы пожаловаться на кого-нибудь из присутствующих? В таком случае я его заранее осуждаю.
— Я ни на кого не жалуюсь, — отвечал Абель. — Я лично не чувствую себя оскорбленным. Мне просто хочется разъяснить один вопрос социальной классификации. Я желал бы знать, правда ли, что человек, тратящий деньги, стоит выше того, который их приобретает? Таковы именно выражения, которые господину де Ремонвилю угодно было употребить.
— И вы могли сказать эту глупость? — обратилась Рошталь к де Ремонвилю. — Что касается меня, то я объявляю, что единственные высшие умы — это те, кто умеет приобретать деньги и не тратить их.
Этот циничный афоризм не встретил одобрения. Все присутствующие, каковы бы они ни были, сосредоточили свое внимание на Абеле, лучезарный образ которого, дышащий прямотой, чистосердечием и добротой, имеет какую-то чарующую силу, которая, по крайней мере, поражает тех, кого она не влечет за собой.
Де Ремонвиль попытался переменить разговор, но ему это не удалось. Абель упорно требовал от серьезных людей серьезного ответа.
— Если вы непременно хотите формулировать вопрос в тех самых выражениях, в которых он был вам предложен, — сказал генерал, — то он становится неразрешим. Есть деньги, которые приобретаются позорным образом, и есть деньги, которые тратятся еще более позорно.
— Вот это-то мне и хотелось знать, — отвечал Абель. — И, может быть, одно есть лишь следствие другого?
— Бывает, голубчик, бывает. Да вам-то какое до этого дело? Свои деньги вы зарабатываете с честью, и тратите их, как все знают, в высшей степени благородно.
— В таком случае, — продолжал Абель со своей улыбкой, сохранявшей ласковое выражение даже в иронии, — я, пожалуй, стою выше человека, способного пользоваться самоотвержением своего семейства, чтобы иметь такой отель, как этот, такую меблировку, как здесь, улыбку такой красавицы, как наша хозяйка, и избранное общество, как то, которое я здесь вижу? Благодарю вас, генерал, — до сих пор я этого не знал. Теперь, когда передо мной станут унижать мою профессию, я буду отвечать, что знаю другую, более унизительную. Но я слишком хорошо воспитан и слишком добрый малый в душе, чтобы назвать кого-нибудь по имени, если только меня не принудят к этому, возобновив передо мной спор по вопросу, над которым вы произнесли свой приговор.
Абель поклонился, мы вышли.
На следующий день мы все утро поджидали секундантов де Ремонвиля. Абель нарочно с этой целью оставался дома, а я не отходил от него.
В два часа доложили о приезде старого генерала, и мы пошли к нему навстречу. Он сказал нам, что слова Абеля вызвали в нем взрыв негодования, которое он до сих пор имел малодушие в себе подавлять.
— Что прикажете делать! — добавил он. — Человек я старый, холостяк. Дома скучно, таких домов, где можно было бы весело провести время, не стесняя себя — очень мало. А Роштали эти подчас бывают умны, и уж, во всяком случае, у них можно встретить умных людей. Вот и таскаешься к ним, и глядишь на многое сквозь пальцы, — а между тем, это не хорошо. До меня доходили слухи о том, в чем вы вчера обвинили де Ремонвиля, но я старался не вникать в это дело. Уверенность, с которой вы бросили ему в лицо свое обвинение, заставила меня устыдиться своей терпимости… Не долго думая, я взял свою шляпу и вышел пять минут спустя после вашего ухода, поклонившись хозяйке дома из уважения к ее полу, но повернувшись спиной к де Ремонвилю, который протягивал мне руку. Остальные последовали моему примеру. А теперь, любезный друг, я полагаю, что противник ваш не замедлит явиться, и я приехал с тем, чтобы предложить вам свои услуги в качестве секунданта.