Она закурила сигару.
— Я не спрашиваю вашего позволения, — заметила она. — Я знаю, что ваш отец много курит, и что это не беспокоит ни вас, ни вашу сестру.
Затем она развалилась на своем непромокаемом плаще в очень грациозной позе, открывавшей ее стройную испанскую ножку, обутую в тонкий щегольской полусапог. Она сняла шляпу, при чем ее великолепные золотые волосы с красным отливом рассыпались по ее плечам. Бледно-зеленые глаза ее, казавшиеся еще больше от окружавшей их искусственной черной каймы, приняли какое-то неподвижное кошачье выражение и, гордая сознанием своей ловко выставленной на вид красоты, она начала свой рассказ.
— Я дочь одной очень знатной дамы. Граф д’Ортоза, муж моей матери, был стар и хил. Он наградил ее несколькими рахитичными сыновьями, которые все умерли в детстве. Мать моя, проезжая как-то горами, была похищена атаманом разбойников, который пользовался в наших краях большой известностью. Он был молод, хорош собой, аристократического происхождения и чисто рыцарского великодушия. Он возвратил ей свободу без всяких условий и дал ей письменный пропуск, с которым она впредь могла безопасно путешествовать по всем провинциям, где у него были сторонники, — потому что это был род политического вождя, на наш испанский манер. Так, по крайней мере, рассказывала матушка об этом приключении. Я явилась на свет как раз девять месяцев спустя. Другое странное обстоятельство, которое никто не пытался объяснить — это мое сходство с разбойничьим атаманом. Граф д’Ортоза уверял, правда, что я не могла принадлежать к его семейству. Но он умер скоропостижно, а я осталась жить с наследием славной, здоровой крови, за которую я благодарю того, кто меня ею наградил.
Воспитание я получала в Мадриде, в Париже, в Лондоне, в Неаполе, в Вене — другими словами, вовсе никакого воспитания не получила. Мать моя, которая была красавица собой, только и преподала мне, что искусство грациозно носить мантилью, да еще другое, не менее важное искусство, — играть веером. От горничных я научилась арагонской хоте и другим нашим национальным танцам, которые послужили мне источником здорового моциона дома и ранних успехов в свете. Я выучилась говорить на нескольких языках — вещь в высшей степени полезная на таком поприще, как мое, и прочла множество романов, которым не далась в обман. Я очень хорошо знаю, что судьба сама собой ничего не делает, но в романах я почерпнула благоговение перед силой воли. Да, самые неправдоподобные романы могут осуществляться в жизни, если только человек умеет энергично хотеть того, что авторы, которым это ровно ничего не стоит, заставляют проделывать своих героев. Итак, я по-своему, если хотите, романтична.
Мать моя осталась вдовой в такие годы, когда она могла еще мечтать о втором замужестве. Муж ей ничего не оставил в наследство, кроме долгов. Приключение ее с разбойниками наделало шума в Испании. Чтобы избавиться от шуток, очень, впрочем, снисходительных, но которые все-таки могли удалить поклонников с серьезными намерениями, она стала путешествовать. Всюду она умела составить себе репутацию очаровательнейшей светской женщины. Но натура у нее была страстная, и эта-то страстность составила ее несчастье. Она влюблялась до безумия, а мужчина, в которого женщина влюблена до безумия, уже ей не жених.
Я была свидетельницей ее любовных похождений. Она не особенно хлопотала о соблюдении тайны, а я, к тому же, была любопытна. Если я упоминаю об этом, то только потому, что черта эта, по-моему, относится к ее похвале, и мне было бы очень неприятно, если бы вы поняли меня иначе. Нежность брала в ней верх над честолюбием. Она была слишком искренна и порывиста, чтобы оставаться предусмотрительной. Молодость ее прошла в упоении беспрестанных увлечений, которые она потом искупала слезами. Она была добра и плакала передо мной, приговаривая: «поцелуй меня, утешь твою бедную маму, которую злые люди огорчили!» Не могла же она воображать, что я не догадываюсь о причине этого огорчения.
У нее была старшая сестра, которая сумела проложить себе дорогу в жизни, т. е. дорогу к тому, что в ее глазах составляло единственную цель жизни, — к богатству, — выйдя замуж за счастливого спекулянта. Эта-то сестра и дала мне приют в Лондоне после того, как я имела несчастье потерять свою мать. Мне было в то время шестнадцать лет, и хотя я еще и не вступала в свет официально, я его знала вдоль и поперек. Плохо притворенная дверь, которая отделяла мою девичью комнатку от будуара моей матери, давала мне полную возможность производить свои наблюдения.