Когда я вступила в роскошный дом моей тетки, я была слишком взрослой, чтобы жить взаперти. По мере того, как я начинала кружить все больше и больше голов, атмосфера ее дома, отяжелевшая от позолоты и проникнутая веяньем скуки, которую вносили с собой разные тузы биржевого мира, озарилась лучом хорошего тона. Тетушка была в восторге, дядюшка банкир земли под собой не слышал от гордости, что титулованные особы обедают за его столом. Но когда у него стали просить моей руки, он отвечал, что такая красивая и талантливая девушка, как я, не нуждается в приданом. По лицам моих воздыхателей я заметила, что они очень соболезнуют обо мне. Гордость моя была задета за живое, и я объявила во всеуслышание, что и не думаю выходить замуж, что я слишком дорожу своей независимостью и не имею ни малейшего желания с ней расставаться. С этой минуты и дядюшка, и тетушка не могли надышаться на меня. Они находили совершенно в порядке вещей, что моя молодость, мои танцы, моя болтовня, то ослепительная и легкая, то, в случае надобности, дельная и серьезная, привлекают в их гостиные цвет великосветского общества, отплачивая им таким образом за кое-какие нарядные тряпки и за хлеб насущный, который они мне давали. Словом, мне жилось лучше, чем г-же де Ментенон, которую в молодости заставляли пасти индюшек, и я на свою судьбу не жаловалась. Только в одно прекрасное утро я распростилась с ними, объявив, что меня приглашает к себе старая родственница, живущая в Ницце, и что мне нужна перемена воздуха.
Вслед за этим произошла семейная сцена. «Вижу, в чем дело!» — воскликнул дядюшка — обладатель десяти миллионов. — «Тебе хочется замуж. Так что ж, мы и замуж тебя выдадим».
«Прекрасно», — отвечала я, — «но я хочу или очень блистательной партии, или никакой. Без торга, любезный дядюшка, — мне нужен миллион приданого, не то я вовсе не выйду замуж».
Он пришел в ужас от моего требования, и я уехала.
Родственница моя, проживающая в Ницце, не богата и сильно проникнута стремлением к тому, что она называет почестями. Это старая дева довольно ограниченного ума, несмотря на ее начитанность. Заветной мечтой всей ее жизни было попасть лектрисой или фрейлиной к какой-нибудь владетельной принцессе или королеве. Теперь она слишком стара, чтобы добиваться такого блистательного положения для себя, но она попыталась передать мне свою честолюбивую мечту, единственную, по ее мнению, достойную девушки аристократического происхождения, но бедной.
Мысль ее была недурна, но у меня была другая, получше. Я сделала вид, что вполне одобряю ее мысль, а свою сохранила про себя. В Ницце я перезнакомилась со многими личностями, занимающими довольно высокое положение при разных европейских дворах, и успела понравиться нескольким женщинам, которые помогли мне расширить круг моих влиятельных знакомств.
В люди можно выйти только через женщин, и к какому бы полу вы ни принадлежали, всегда полезно снискать расположение прекрасной половины человеческого рода. Мужчины только компрометируют и вредят; женщины же безопасно проводят вас между всевозможных подводных камней и спускают вас на всех парусах. Ведь эти роскошные гурии смертельно скучают и боятся друг друга. Я же прикинулась личностью, любящей прежде всего независимость, и такой, от которой нечего опасаться соперничества. Я объявила во всеуслышание, что люблю мужчин, как добрых товарищей, и отнюдь не имею желания принадлежать которому-нибудь из них.
Что придало еще больше веса моей решимости, это, что благодаря случайности, беспримерной у нас в Испании, я получила в одно прекрасное утро остатки состояния графа д’Ортоза. Мой дядюшка-спекулянт, слыша про мои успехи в большом свете и боясь прослыть за скрягу, заговорил о том, что хочет принять меня на правах родной дочери, а пока просил меня принять довольно кругленькую пенсию. Кузина в Ницце, которая, в сущности, добрейшая женщина и души во мне не чает, взяла на себя часть расходов на мой туалет, и таким образом я оказалась в двадцать один год обладательницей годового дохода в пятьдесят тысяч франков. Это немного для той сферы, в которой я живу, но для того, как я в ней живу, этого достаточно. Я не держу своего дома, у меня нет даже самого скромного уголка, где бы я могла сказать, что я у себя. Мне этого не позволяют, все наперебой приглашают меня к себе, чтобы блистать зимой в столицах, а летом на водах, на морских купаниях, в Швейцарии или в Шотландии.
Во всех концах Европы есть гостиные, куда меня призывают, замки, где мечтают заполучить меня, праздники, на которые меня ждут-не дождутся. Дорожных расходов для меня не существует: все знают, что я относительно бедна, и потому за мной приезжают, меня увозят и доставляют на место. Мне остается только расходоваться на мой туалет, и тут я прилагаю весь свой ум, потому что я знаю, что красота моя и изящество составляют плату за все ласки, которые мне оказывают. Я душа праздников. Я говорю это не из хвастовства, вы сами должны были это слышать. Я являюсь на них тем, чем я хотела быть — лучшим их украшением, звездой первой величины, и я всегда умела так устраивать, чтобы не давать другим занять мое место. Это, впрочем, и не трудно. Метеоры, которым хотелось бы блистать ярче моего, обыкновенно очень скоро наталкиваются на мужские светила, которые увлекают их за собой, или о которые они разбиваются. Я же не даю себя задеть и иду своей дорогой.