Но когда я досыта налюбовалась гротом, и она предложила мне продолжать наш путь, так как до выхода нам оставался добрый час ходьбы, — прежние опасения вернулись ко мне, и я спросила ее, хорошо ли она знает всех людей, работающих в гроте.
— Как не знать, — отвечала она, — все это народ хороший. Но так как у входа теперь никто не сторожит, то может статься, что кто-нибудь посторонний вошел вслед за нами. Если вы боитесь, я попрошу своего дядю, который вон там работает, проводить нас до озера.
Я согласилась, и после нескольких новых остановок в гротах, из которых один другого живописнее, мы прибыли к озеру, которое образует Лесса, прежде чем вырваться из своей темницы. Дядя Элизабет поручил нас лодочнику, дожидавшемуся у берега, и мы вошли в лодку в сопровождении нескольких крестьян, которые должны были угостить нас на прощание оглушительным пушечным выстрелом, подхватываемым бесконечным эхом громадного свода. Едва мы уселись в лодку, как факелы были погашены, и мы остались в полнейшей темноте.
— Не удивляйтесь, — сказала мне моя спутница, — и смотрите прямо перед собой.
— Отчего мы не двигаемся вперед? — спросила я ее несколько минут спустя.
— Мы двигаемся, и очень быстро. Вот вы сейчас сами увидите.
Действительно, на фоне этого бесконечного мрака начинала обрисовываться крошечная голубая точка. Быстрое, но ровное течение незаметно несло нас к этой светлой точке, которая быстра росла и вскоре стала похожей на лунный свет, потом — на первый отблеск занимающегося дня, и наконец превратилась в великолепный лазоревый грот. Озеро, сужаясь в этом месте, наполнилось отражением изгибов громадного свода, и это странно неподвижное зеркало казалось какой-то безводной пропастью, в которую вот-вот упадет наша лодка и разобьется о чудовищные скалы, поднимающиеся со дна пропасти. Я не шутя недоумевала, как мы переправимся через эту бездну, как вдруг лазоревый грот превратился в пространство, залитое светом, до того ярким, что глаза едва могли выносить его. То был дневной свет, и притом довольно тусклый, потому что на улице шел дождь. Что же это должно быть, когда солнечное освещение примешивается к этому эффекту!
Я была до того ослеплена, что не могла выбраться из лодки и не видела великолепного входа из скал, обрисовывающегося на ярком фоне окружающей зелени. Эта зелень казалась мне вся в огне. Кто-то помог мне выйти из лодки и усадил меня на скамейку возле маленькой пушки, которую в эту минуту заряжали. Выстрел раздался, но я его не слыхала. Чьи-то руки, опасаясь моего сотрясенья, обхватили меня, и чей-то голос тихо проговорил над моим ухом:
— Сара!
То был Абель! Крик изумления, который у меня вырвался, был, вероятно, заглушен страшным грохотом выстрела. Но для меня этот грохот прошел незаметно: то потрясение, которое я испытывала в эту минуту, было поглубже и посильнее.
Нувиль не сдержал свое слово. Желая дать своему другу полезный урок, он послал ему в Ниццу мое последнее письмо к нему, Нувилю, в котором я писала по поводу встречи в Лионе:
Я дошла до того, что простила ему и это. И вижу, что все буду в состоянии простить ему, потому что вопрос в том, чтобы его спасти. И я отдаю себя на служение этой цели, хоть бы мне и пришлось умереть по дороге.
Абель в тот же день оставил Ниццу. Он приехал в Мальгрету и, не застав меня там, разузнал, куда я отправилась, и поехал за мной. Видя, что его прикосновение в гроте, куда он пробрался в сопровождении маленького пастуха, испугало меня, он поджидал, пока мы выберемся из этих ужасов, и лишь тогда решился заговорить со мной.
Когда я настолько пришла в себя, что могла понимать смысл его слов, мы все еще сидели под великолепным входом грота, а перед нами расстилалась зеркальная поверхность озера, отражавшая в себе эту арку, увитую зеленью. На улице шел дождь. Абель услал Элизабет за каретой, лодочник вернулся на свою стоянку в подземелье. Мы были одни.
Абель держал меня за руку и говорил. Каким убедительным, из сердца идущим красноречием обладал этот человек, не умевший написать двух строк! Он клялся мне, что его отношение к Сеттимии никогда не шло дальше случайного товарищества; догадка Нувиля оказывалась совершенно верной. Он проклинал эту несносную Сеттимию, по милости которой я обратилась в бегство. Каким счастьем было бы для него встретиться со мной в Марселе и в Ницце! В настоящую минуту мы были бы уже объявлены женихом и невестой, быть может, уже повенчаны.
— Узнай я только, что вы меня любите, — продолжал он, — я опрокинул бы все препятствия. Между тем как теперь, не смея опередить срок, назначенный вами, я упустил случай объявить мои намерения вашему отцу и вашей сестре. Я часто виделся с ними в Ницце и старался уничтожить предубеждение, которое питала против меня г-жа де Ремонвиль. Кажется, мне это удалось. По крайней мере, она перестала преследовать меня своими насмешками и подчас даже заговаривала со мной в дружеском тоне, вызывавшем на доверие и с моей стороны. Но, как знать? Быть может, выслушав мое признание, она изменила бы свое отношение ко мне.