– Вот, сволочи, даже и выспаться не дадут, – сказал Булькин.
– С жиру бесятся, – сочувственно подтвердил Жучкин.
Булькин оделся, полез рукой под кровать, достал оттуда одну полную и одну полупустую бутылку водки, рассовал обе по карманам, прихватил мыло, полотенце и ещё кое-что.
– Ну что ж, айда!
В темноте оба пришли в правление сельского исполкома. Здесь Жучкин разбудил сторожа:
– Арестованного привёл, распишись.
Сторож расписался в записной книжке тов. Жучкина. Булькин направился в давно знакомую каталажку и стал там устраиваться для дальнейших сновидений.
– А ключи сюда давай, – сказал ему Жучкин. Булькин достал ключи от кооператива.
– Вот, смотри, будь свидетелем, – сказал он сторожу, – ключи я при тебе товарищу Жучкину передал, понял?
– Что уж тут понимать? – буркнул сторож.
– Ну, пока, – сказал Жучкин.
– Пока, – ответил Булькин, ложась на кровать и не без удовольствия думая о том, что ключи от кооператива переданы товарищу Жучкину, причём никакой описи наличных товаров произведено не было, и что уж там останется, на то – воля Божия, всего Жучкин пропить всё равно не успеет, а с него, Булькина, взятки теперь гладки. На этом Булькин и уснул.
Шагая дальше во тьме, Жучкин направился к колхозной конюшне. Очередной заведующий вышел на стук и проявил крайнюю степень недовольства: чего ты тут по ночам шатаешься?
– Пару коней и воз, – кратко приказал Жучкин.
– С ума ты спятил, ночь на дворе, завтра жито возить…
– Не жито, а убитых…
– Каких таких убитых? – тревожным голосом спросил зав.
– А вот таких. Сражение вчера было. С контрой. Контров человек пять выбыло, да наших – трое, нужно в Лысково перевезти, приказ из Неёлова.
Зав молча запряг двух лошадей, по выбору Жучкина. Жучкин влез на воз и тронулся дальше. Зав посмотрел ему вслед и пожалел о том, что и Жучкина черти не уволокли.
Отъехав с полсела, Жучкин подъехал к кооперативу. Слез с воза, открыл тяжелую, окованную жестью дверь и принялся за перегрузку с полок магазина на воз. Здесь, в магазине, ему был знаком каждый уголок: вот тут – спирт, тут – мануфактура, тут – сахар, тут – всякие охотничьи принадлежности. Мешки, тюки и ящики легко переплывали с полок магазина на Жучкинский воз. Жучкин учитывал ещё и свой домашний скарб и боялся переоценить свои транспортные возможности. Так что возникали тяжкие вопросы: что брать – мануфактуру или спирт, сахар или селёдки – вопросы эти Жучкин решил в порядке компромисса.
– Это ты тут, Булькин? – спросил чей-то голос из темноты.
У Жучкина на одну секунду упало сердце, а рука потянулась к пистолету…
– Это я, сторож Софрон, – сказал тот же голос в несколько заговорщицком тоне.
– А, Фроня, катись сюда, – обрадовался Жучкин. Ночной сторож, плюгавый и никчёмный мужиченко, воровато вошёл в магазин.
– Ликвидацию производите, Потап Матвеич? – хихикнул он.
– Ликвидацию, ко всем чертям…
– Так вы, Потап Матвеич, когда кончите, ключик-то уж оставьте мне, я уж тут подмету, хи-хи… А вы, я вижу, смываться прицелились?
– Смываться, ко всем чертям, пусть тут без меня ревизуют…
– Так вы ключик-то, значит, оставьте, я уж тут порядочек наведу…
К дому Жучкин подвёл коней под уздцы. Авдотья Еремеевна молча начала перетаскивать на подводу узды, сундуки, кульки и всякое домашнее имущество. Жучкин помогал могущественно и так же молча. Когда всё было нагружено, Авдотья Еремеевна вскарабкалась на верх повозки. Жучкин сел на козлы, посмотрел на небо – до рассвета было ещё далеко, снял фуражку и молча перекрестился, вспоминая свои юные годы и забывая позднейшую атеистическую учёбу. Авдотья Еремеевна крестилась мелко и быстро.
– Ну, с Богом, – сказал Жучкин и тронул коней.
– Господи Иисусе, – сказала Авдотья Еремеевна.
Научный работник, выпустив свой последний патрон, взял бинокль и сквозь ветки кустарника самым внимательным образом осмотрел полянку. Всё там было в полном порядке. Десяток охранников лежали каждый на своём месте, только этот краснорожий товарищ Жучкин залез в какую-то щель, – ну и Бог с ним! Научный работник проливал кровь только в случае и в пределах крайней необходимости. Кровь товарища Жучкина не казалась ему необходимой. После этого осмотра научный работник перезарядил, протёр свою винтовку, сел на коня и двинулся дальше.
СТЁПКА КУРАЖИТСЯ
– Это как кому счастье, – сказал бродяга. – Ежели кому фарт, так из своих соплей золото намоет. А кому не везёт – так вот… Я в запрошлом году вот такой самородок откопал, – бродяга сжал свой грязный кулак и продемонстрировал размер прошлогоднего самородка.
– Ну, и что?
– Пропил. Да ещё и три зуба выбили. Вот тебе и самородок. Кому какое счастье.
– Это верно, – сказал Стёпка. – Я, вот, смотри, сколько годов старательствую, а как был в онучах, так и хожу…
Стёпка, казалось, состоял вообще из одних лохмотьев. Он был небольшого роста, но, видимо, весьма жилист. Вместо шапки на голове его красовалась копна начесанных волос. Бородка напоминала сбившийся войлок и, очевидно, никогда не знала бритвы. Нос задорно торчал кверху, а голубые плутовские глаза глядели на Божий мир вызывающе и весело. Трое его спутников выглядели никак не лучше. Это была компания таёжных бродяг, промышлявших всем, что попадётся под руку: охотой, золотоискательством, кражей, чужими головами с риском потерять свою собственную. Они брели на запад приблизительно параллельно железной дороге, и друг друга знали так же мало, как знала бы о них любая полиция мира.
– А вот тебе, кажись, и фарт, – сказал первый бродяга, – смотри: кони.
На полянке, действительно, паслись кони.
– Никак, красноармейские, – сказал Стёпка.
Все четверо сразу нырнули в тайгу: красноармейские кони могли обозначать близость солдат, следовательно, власти, следовательно, неприятности. Четыре пары зорких бродяжьих глаз ощупали всю полянку. В траве лежали люди, видимо, убитые, над ними уже кружились вороны. Кони паслись лениво, со съехавшими набок сёдлами, со спутанными уздечками. Бродяги поползли к трупам. Они ни о чём не сговаривались, но всё вышло как-то само собой: бродяги охватили полянку кольцом, как загонщики на охоте, осмотрели прилегающую к полянке опушку тайги, ничего подозрительного там не обнаружили и принялись за убитых. Молча и быстро были выпотрошены все карманы, седельные сумки и прочее, были сняты сапоги и шинели, всё, что могло представлять какую бы то ни было ценность, вплоть до белья, конечно, и оружие. Бродяги имели все основания не питать друг к другу решительно никакого доверия, каждый сваливал свою добычу в свою собственную кучу, подозрительно оглядываясь на соседей и не выпуская оружия из рук. Пока Стёпка ободрал свой участок полянки, его компаньоны успели исчезнуть: при наличии такого фарта лучше было не рисковать дальнейшим дорожным товариществом.
Стёпка оказался один-одинёшенек. Он навалил свою добычу на пойманного тут же коня и предался размышлениям. Привычная бродяжья осторожность боролась с желанием выпить. Победило желание. Стёпка двинулся по единственной дороге, которая, очевидно, куда-то вела – это была дорога на Лысково. Идти по дороге, ведя на поводу лошадь с ворованными вещами, было слишком рискованно. Стёпка свернул в тайгу, выискал там подходящее место, запрятал свою добычу в заросли кустарника, привязал лошадь к дереву и отправился пешком навстречу сияющей перспективе ближайшего кабака.