- Да, - спохватился Джулиано, - чтобы не забыть: завтра я улетаю в Боготу. Вернусь, видимо, к вечеру. Во всяком случае, не позднее следующего полудня.
Он не вернулся ни к вечеру, ни в следующий полдень - мы увиделись только четыре дня спустя. Он был очень собран и предупредителен, но у меня не проходило странное ощущение, что эта внешняя подтянутость дается ему чуть не из последних сил. Он справился о моем самочувствии, а потом, как бы невзначай, просил передать ему все материалы наших с Альмаденом исследований по энергетике митохондрий.
Я ответил кивком, но это, видимо, не удовлетворило его, и он повторил:
- Все без исключения, синьор Прато. Сегодня же.
Вечером к нам нагрянули гости из Боготы. Только один из них был знаком мне - Марио Гварди. Едва увидев меня, он раскрыл обе руки для объятий:
- Умберто, дорогой, какое это счастье встретить на краю света земляка!
- Французы правы, синьор Марио, весь мир - это одна большая деревня. А вот ваша фантастическая карьера - она действительно достойна восхищения.
- О, - воскликнул Гварди, - что для норманна - гипербола, то для латинянина - норма!
- Увы, - притворно вздохнул Россо. - Но, синьоры, разрешите представить вам нашего сотрудника доктора Умберто Прато.
Все четверо поочередно склоняли головы, когда Джулиано называл их имена. Имена эти ничего не говорили мне, и я не старался запоминать их. Я понял только одно: эти четверо супермены от химии и машиностроения, которые сочли своим долгом принести, как они сами выразились, дань почтения крупнейшему биохимику современности синьору Джулиано Россо. Однако сам "крупнейший биохимик" не откликнулся на их панегирик даже улыбкой - он был демонстративно сух и корректен, как знаменитый в середине века своей чопорностью президент Франции.
Битый час мы говорили. О чем? Честное слово, я решительно не могу вспомнить, потому что весь час перед моими глазами кружили и петляли какие-то химеры, подбираясь к чему-то невидимому, но жизненно важному для каждой из них, и мне нужны были огромные усилия, чтобы видеть не этих вот химер, а живых людей, сидящих рядом со мной.
Затем все мы - пятеро гостей, Россо и я - вышли к фонтану, оттуда по просеке на кольцевую аллею, л люди из Боготы принялись превозносить здешнюю территорию, спохватываясь всякий раз, как будто вспоминали вдруг, что хозяин лаборатории предпочитает сдержанность. Джулиано не прерывал их, а потом, когда наметилась четкая, устойчивая пауза, задумчиво, словно для себя одного, произнес вполголоса:
- Мне было бы очень досадно расстаться с этим. Но случаются пожары... взрывы. Кто может все предвидеть? Даже Он, Джулиано поднял палец, - не всегда знает наперед, когда придется включить рубильник и громыхнуть.
- Великолепно, великолепно! - захохотал Гварди. - Ученый - и такая бездна поэзии!
Синьоры из Боготы тоже смеялись, но, когда вернулась тишина, казалось неправдоподобным, что за мгновение до этого здесь, на кактусовой аллее, хохотали и смеялись.
- Да, - обратился Гварди к Джулиано, - а почему среди нас нет синьора Альмадена?
- Хесус нездоров.
- Нездоров? - переспросил синьор, имени которого я не запомнил.
Джулиано посмотрел на него, и синьор понимающе улыбнулся. Но Джулиано вдруг вспылил:
- Хесус Альмаден очень нездоров.
На следующее утро гости выехали в Пуэрто-Карреньо, а оттуда - в Боготу. Однако спустя три часа одного из них - Марио Гварди - я увидел снова, когда он выходил из кабинета шефа. Джулиано стоял в дверях.
- Хелло, Умберто, - крикнул Гварди, - я к вам.
С четверть часа он горестно вздыхал и сокрушался, вспоминая нашу прекрасную мать Италию; затем принялся поносить Колумбию, клянясь, что плюнет на свою карьеру и вернется в Европу.
- А вы, Умберто, вы хотели бы домой, в Италию?
- Трудно ответить, Марио: что-то мешает мне.
- Я понимаю, - сказал он сочувственно, - вы не можете забыть смерти Витторио Кроче.
- Какого Кроче?
- Какого? - спросил он, переходя на шепот. - А того самого, Умберто, которого вы задушили собственными руками. Вспомнили, синьор?
- Одну минуту, Марио, дайте мне сосредоточиться.
Он смотрел на меня удивленно, как будто перед ним взрослый человек, такой же взрослый и разумный, как он сам, валяет неизвестно зачем дурака.
- Нет, - сказал я, - не помню.
- Не помните? - вскочил он. - Но вы - убийца, Умберто, и я заставлю его помочь вам вспомнить все.
- Кого?
- Его! Его! - закричал он исступленно, показывая на дверь. - Ублюдок вы, лунатик паршивый!
- Перестаньте кричать, Марио, - сказал я ему спокойно, потому что бессмысленно отвечать криком на вопли разъяренного человека. - Объясните толком, что вам нужно.
- Да, - прошептал он, вмиг успокоившись, - да, Умберто, да, да...
Он все еще твердил это дурацкое свое "да", когда вошел Джулиано.
- Синьор Марио, ну, синьор Марио, - Россо был донельзя дружелюбен и благожелателен, - я ведь говорил, что шантаж здесь ни к чему: во-первых, Умберто не знает никакого Кроче, во-вторых, все материалы лаборатории у меня. Вы слышите: у меня. И кстати, исследования Прато и Альмадена - это еще не ключ, это всего лишь заготовка. А ключ только у меня - у меня одного.
- Синьор, - Гварди вздохнул тяжело, настолько, чтобы всем была видна истинная мера этой тяжести, - когда господь хочет покарать нечестивца, он лишает его рассудка. Синьор, вы нечестивец...
- ...которому возвращен рассудок.
- Нет, - покачал головой Гварди, - но у нас есть терпение. И не только терпение, дорогой мой Чезаре.
- Джулиано, - поправил я невольно, однако, Гварди не заметил ни своей обмолвки, ни моей поправки.
- Итак, - сказал Гварди, - на чем же мы остановились?
- Оставьте, - поморщился Джулиано, - какие могут быть остановки в конце пути.
- В конце? - удивился Марио.
- Да, синьор, сегодня - мы уже в конце, хотя для вас и тех, - Россо повел рукой к западу, в сторону Боготы, - это только начало.
- Но, дорогой, позвольте напомнить: не я вас, а вы меня вовлекли в дело!
- Да, синьор, - подтвердил Россо, - и от этого мне не уйти. Чересчур много индульгенций даровали себе люди. Хватит.