С Валерием Вениаминовичем мы сразу нашли общий язык, ну как общий – я выговорить его имя не мог и называл Варений Витаминович, над этим смеялись все вахтерши, заставляя меня раз за разом повторять его имя-отчество. Сам Домрачев принимал это с улыбкой – он вообще очень любил детей. Он тоже был бывший спортсмен и, как и мой отец, после развала СССР, когда начался полный хаос в спорте и секции закрывались одна за одной, запил. Эта проблема в провинции существует до сих пор, тогда же пьянство было просто бедствием. Но увлечь он умел. Даже меня, хотя в какой-то момент мне перестало нравиться фигурное катание.
Дело в том, что после нескольких месяцев работы в зале – все эти растяжки, работа на координацию, упражнения, где мне, ребенку, было страшно весело, пришло время выходить на лед, и мне сразу не понравилось. Тут же. Это перестало быть веселым. В тот день, когда нашу группу выпускали на лед, я так и не вышел, устроив дикую истерику маме. Я орал на весь каток, вырывался – дико боялся выйти на лед, боялся, что я упаду, ударюсь головой, что-то сломаю. Мне так не хотелось заниматься этим тогда, что сейчас даже забавно понимать, что фигурное катание стало делом моей жизни.
В итоге маме пришлось мне сшить спецодежду: в шапочку был вшит тонкий поролон, на локтях и коленях были мягкие вставки – только тогда я согласился выйти на лед. И… не упал. Но само занятие – катание – мне показалось дико скучным, а скучные занятия мне не нравились, так что я тут же выдал: «Ну и что? Что дальше? Ходим мы по кругу и ходим, зачем это?» Так что, начиная лет с 5 и, наверное, до 8, я каждую тренировку пытался придумать, как бы туда не пойти. Даже залезал под кровать… Не помогало – меня доставали за ноги и тащили на каток.
ЭТО СТАЛО ОДНИМ ИЗ МОИХ СТИМУЛОВ: ЧТОБЫ У МЕНЯ ДОМА БЫЛО ВСЕ ХОРОШО, МНЕ НАДО БЫЛО КАТАТЬСЯ, НАДО БЫЛО ПОКАЗЫВАТЬ РЕЗУЛЬТАТ.
На самом деле сейчас я понимаю родителей. Времена были тогда непростые, а улица – местом опасным, так что мальчишка должен был чем-то заниматься, чтобы не пойти по наклонной. Был расцвет бандитизма, а Пермь и сегодня не самый спокойный город, скажем так. Да, там прекрасный театр оперы и балета, в который в войну эвакуировали Мариинку, но при этом в Пермском крае огромное количество колоний, и люди, которые выходили оттуда, зачастую оставались в городе. Когда я позже ездил по соревнованиям, то видел города и похлеще, но и Пермь была местом непростым. И, конечно, мама не хотела, чтобы со мной что-то случилось, а постоянные тренировки сводили на нет возможность найти неприятности на улице. Но тогда я этого не понимал и ненавидел лед. Было только одно, что мне нравилось, – красоваться перед семьей, когда мы все вместе ходили по выходным кататься на коньках. Помню, это был открытый каток стадиона «Юность», там был весь город. И мы – в раздобытых тренером по великому блату для всей семьи коньках. Я показывал маме, папе, брату, насколько классно я катаюсь в отличие от них. Это было здорово: вечер, темно, только фонари освещали каток, падал снег, мороз, шерстяные носки и вот эти семейные катания. Мне очень запомнились эти моменты, хотя они не были частыми.
Глава 2
В Перми мы жили все вместе в одной квартире с родителями и бабушкой и дедушкой по отцу – Ольгой Федоровной и Степаном Дмитриевичем.
Большая четырехкомнатная квартира почти в центре города нам досталась благодаря бабушке – директору клуба УВД. Для Перми это было важное место. Там были свои кинотеатр, секция танцев, там проводились елки, торжества, свадьбы, всякие милицейские чины отмечали свои юбилеи. Несмотря на должность и твердость характера на работе, дома бабушка была бабушкой, и я вил из нее веревки. Мне больше всего нравилось ходить с ней на занятия: я мог убежать от бабушки в сугроб, сесть посреди и не вылезать. Меня даже не пугало, что потом я заработаю трепку от отца – настолько я не хотел идти на каток. Она не могла даже зашнуровать мне коньки, потому что я говорил то туго, то слабо, и на это уходило полтора часа – все, лишь бы не выходить на лед.