Иаков произнес гениальную фразу, приписываемую деду учителя Павла Галлелю: «Не делай другим того, чего не хочешь себе», — фразу по своей насыщенности и информативности не менее значимую, чем любая из десяти заповедей. Он не стал предлагать никому из новообращенных придерживаться всех заповедей Моисея, видимо, считая это слишком тяжелым бременем. Однако к универсальной заповеди он добавил четыре ограничения, позволяющих отличить язычника от Познавшего. Конечно, это не было изобретением Иакова (Лев. 7:24–27), однако эти слова, сказанные исключительно вовремя, положили начало тому хрупкому дружелюбию между Иерусалимской и другими новыми общинами, которое просуществовало вплоть до падения Иерусалима. Члены общины, жившие за пределами Иудеи, а также оставшиеся в живых в периферийных городах и селениях Иудеи, через некоторое время почувствовали необходимость в воссоздании письменных традиций. Использовали весь материал, который был под рукой, однако гибель Иерусалима почти полностью уничтожила все базовые (первичные данные) общины. Идеи равенства, столь почитаемые как ессеями-кумранитами, так и христианами, причудливо сплелись в единый клубок воспоминаний, который в свете недавней страшной трагедии, потрясшей их устои, катился в одном направлении, альтернативы которому не было, — в сторону мессианства и искупления за грехи. Создатели письменных традиций не могли да никогда бы и не сумели четко разделить эти идеи — они, совершенно не искажая ясный лик Христа, начали вместе с ним свое долгое и нескончаемое шествие.
Новозаветная литература, создавая свои специфические литературные формы — послания, евангелия, не заимствовала и не использовала формы и жанры кумранской литературы. Наряду с многочисленными чертами сходства между кумранской и новозаветной литературами можно обнаружить немало существенных различий. Основное и решающее отличие заключается, в том, что Кумранская община ограничивалась верованием в грядущий приход Мессии, в то время как само возникновение христианства связано с верой в уже состоявшийся приход Мессии — Иисуса Христа.
Вернемся чуть назад, к первым годам общины. Официальная Церковь после гибели Христа вполне справедливо посчитала, что движение обезглавлено. В его окружении не было да и не могло быть равной ему по масштабу фигуры. Это непонятная леность ортодоксов дала молодой общине то, в чем она больше всего нуждалась, — время на становление. Как ни странно, убийство Стефана, совершённое скорее всего группой молодых фанатиков во главе с Савлом, должно было бы привлечь в общину новых членов. Синедрион, ладивший с римлянами, не пользовался особой любовью народа. Официальные власти ни в коем случае не хотели доводить дело до кровавых столкновений, прекрасно понимая, что вероятность трансформации любых междоусобиц в антиримское движение очень велика. Даже судилищу над Христом был предан некий оттенок законности. Власть ограничивалась превентивными мерами. «А Савл терзал церковь, входя в дом, и влача мужчин и женщин, отдавал в темницу» (Деян. 8:3). Во всяком случае, апостолы могли совершенно свободно передвигаться по Иудее, Самарии, другим провинциям, проповедуя и вовлекая в общину новых членов. После Стефана следующая гибель одного из лидеров христианства произошла через 16 или 17 лет в 43 либо 44 г., когда Иродом Агриппой I был казнен Иаков Зеведеев. Деяния молчат о причинах казни, но, зная эмоциональный характер братьев, можно допустить, что в его энергичных проповедях были затронуты личные мотивы.
Иосиф Флавий много и обстоятельно пишет об Агриппе, о его римской школе. Это был просвещенный, проницательный и дальновидный политик, с широким кругозором. Вряд ли только из-за религиозных разногласий он бы решился предать апостола смерти. «В Иерусалиме в это время жил иудей, считавшийся особенно глубоким знатоком законов. Его звали Симоном. Когда однажды царь уехал в Цезарею, он собрал народ на сходку и решился выступить тут с обвинениями против Агриппы, говоря, что последний не религиозен и что ему следовало запретить доступ в храм, куда могли входить лишь природные иудеи. Эти речи Симона к народу были (немедленно) письменно сообщены царю военачальником города. Тогда Агриппа послал за Симоном и по прибытии его велел ему сесть рядом с собою (Агриппа в это время был в театре). Затем он мягко спросил его: „Скажи мне, что делается тут противозаконного?“ Симон не нашелся, что ответить на это, и стал просить у царя прощения. Царь простил его раньше всякого другого; вообще он считал мягкость особенно царственным качеством и понимал, что великим мира сего более приличествует доброта, чем гнев. Затем он дал Симону еще кое-что из подарков и с этим отпустил его» (И.Д. 19:7.4). Этот эпизод характеризует отношения Агриппы с ортодоксами, однако справедливости ради следует отметить, что к вере он относился вполне серьезно. В Талмуде сказано много лестного об Агриппе I, в частности, он возобновил упраздненное Иродом чтение Второзакония в конце субботы. И однажды в храме, читая стих: «Из среды твоих братьев выбери себе царя», — он заплакал: наполовину он был иудей. Народ, тронутый словами царя, быстро его успокоил, говоря: «Ты наш брат, ты наш брат». Возможно, что в своей заочной полемике с царем Иаков, чьи ессейские воззрения абсолютно противоречили поступкам Агриппы, высказывал мысли ортодоксального толка. Нечем ни подтвердить, ни опровергнуть эту гипотезу.