Закончил свой рассказ Серёга тем, как пошёл потом к одной бабе и что там сделал. Он никогда не смакует эти вещи, как все ребята. Там, где он хорош, — он примитивен.
Когда я поступал в училище, то Серёга не производил на меня впечатления садиста. Я никогда не могу сразу определить человека по его внешности.
Глаза у Серёги коричневые, холодные, даже мёртвые, когда звереет — блестят. Стрижётся всегда коротко. Волосы светлые. Он похож на лошадь, симпатичен лицом. Иногда кажется невинным и томным, но присмотришься и видишь, что Серёга, как новенький штиблет, который уже успел окунуться и в придорожную грязь, и в дерьмо скотины, и в его блестящую обувную юность уже въедается и то, и другое. Иногда, когда Серёга дремлет на уроках, он похож на старуху. Он здоровый парень. Но как стремительно разматывается катушка, так Серёжа жжёт свои силы.
Двенадцатое июля.
XIV
Наконец позвонил Миша. Я так ждала его звонка. Даже рассердилась. Хотела его позлить и сказала, что Сева сделал мне предложение. А Миша пожелал мне счастья и семейной жизни и повесил трубку. Что же теперь делать? Когда езжу на фабрику, то его не бывает в трамвае. Надо решиться и спросить у Мишиного друга, с которым он всегда держался вместе, что с Мишей?
Всеволод приехал вчера и сразу сделал мне предложение. А я его еле узнала. Совершенно отвыкла. Он стал очень неприятный. Или был? Лицо у него розовое, а руки красные. Он лысеет и носит короткую причёску, только сзади волосы отпущены и завиваются колечками. Глаза, как гороховый суп. Сам небольшого роста, не выше меня, спортивный. Всё время серьёзный, деловой, всё знает. Собирается держать экзамены в ЛИАП. Он провалил туда два раза до армии. Теперь, говорит, после службы, льготы.
Когда я заговариваю с ним о чём-нибудь сложном, то он уводит разговор в сторону. Видно, боится осрамиться. Когда я включаю магнитофон, то он делает вид, что вслушивается и о чём-то внутри себя переживает, а сам в это время стучит ногой — разве можно?
Он — человек, который знает, что ему надо. Вот выбрал меня, и всё, хоть лопни, а будь его женой. А может быть, в нём ко мне что человеческое? Так-то он как машина. Одет всегда в бордовый костюм с жилетом, и обязательно галстук. Часы на цепочке, ботинки остроносые. Даже в солнечную погоду носит плащ и шёлковый шарфик.
Сева нарассказал мне очень страшных вещей. В часть, где он служил, приходили из посёлка одиннадцати-двенадцатилетние девочки, а вечером прибегали матери, били их и тащили домой. На следующий день девочки опять приходили. А взрослые бабы приходили и ложились. Солдаты ставили такой бабе стакан воды и кусок хлеба. Ею пользовался кто хотел. Я не могу себе даже представить такой ужас.
Сева остановился у родных. Встречаемся с ним каждый день. Как раньше я его любила? Ведь он первый учил меня целоваться. Как я могла это с ним делать? Сейчас только назло Мишке разрешаю Всеволоду себя трогать. Мне даже иногда хочется назло Мишке ему отдаться.
Мы с ним вчера выпили за встречу, и он смотрел на меня такими сладкими глазами, что я засмущалась.
Сегодня Всеволод говорил с Мамой. Он ей давно нравится. Мне она всегда говорила, что мечтает иметь такого зятя. Мама сказала, что с нашим браком надо подождать, пока я хотя бы закончу училище, а это ещё два года, и мне будет как раз восемнадцать. За это время и Всеволод поступит в институт и вообще как-то устроится в Ленинграде.
Пятнадцатое июля.
Я бросил ходить на практику. Ну их всех к чёрту! Тошнит меня от этих табуреток! Чтобы мать не догадалась — ухожу утром, будто на фабрику, а сам иду на Петропавловку, залезаю на наш с Лёхой бастион и там сплю. Говорят, утром солнечные ванны полезны. Потом иду к зоопарку, перелезаю там через забор и хожу смотрю зверушек.
Позвонил Гальке. Она сказала, что какой-то кадр хочет на ней жениться. Я пожелал ей счастья. Не буду больше звонить.
Пятнадцатое июля.
XV
Я сказала Всеволоду, чтобы он не ходил ко мне, не звонил. Не могу его видеть.
Практика кончилась. Проклинаю себя, что не успела поговорить с Мишиным другом. Не могу даже узнать Мишин адрес — не знаю фамилии. Хоть плачь! Да и плачу часто. Всё готова ему простить! Только бы он пришёл или позвонил. Где он? Что с ним? Может быть, он умер?
Ко мне заходила Маринка. Она сказала, что все мои страдания по Мишке — ерунда. Вот она поняла, что не любит Сашку, а ведь живёт с ним. Она от него ничего не получает, не чувствует себя женщиной, только больно всегда, но идёт на это ради Сашки — он к ней очень привязан. У них будет ребёнок, и родители разрешили им жить. Сейчас они ходят в исполком, чтобы выбить Маринке разрешение на брак. Она сказала, что зря я отказала Всеволоду, а тем более бросила Толю. Он сейчас из-за меня пьёт.
Я рассказала Маринке, как люблю Мишу. Она долго не соглашалась, что можно, как я, сидеть униженной и ждать. Потом сказала, что вообще-то кто его знает. А когда уходила, сказала, хоть я и дура, а она мне завидует.
А я решила, если не буду Мишиной, то ничьей. А если стану его, то после этого покончу с собой.
Девятнадцатое июля.
Вчера встретил Владлена. Он узнал меня. Поздоровались. Владлен был с двумя друзьями и тремя бабами. Они были поддавши. Он сказал, что если я хочу выпить и послушать фирменный магнитофон, то могу двигаться с ними. Я пошёл. Все ребята, кроме Владлена, были хорошо одеты. На нём были старые вельветовые брюки песочного цвета, розовая рубаха, завязанная узлом, и грязные белые кеды. Я был одет плохо и стеснялся своего вида. Мы зашли в угловой магазин. Они взяли три бутылки водки и пять — портвейна. Парень с причёской, как у Гоголя, положил бутылки в большой кожаный портфель. Парня звали Володя. Волосы у него были чёрные, даже с синевой. Лицо белое, будто в мелу. Глаза карие, как у коровы, умные. Губы толстые и красные. Зубы плохие, но он всё время широко улыбался. Володя был выше Владлена, но очень хилый, только плечи широкие. Его брюки были цвета яичного желтка, модные, в таких только иностранцы ходят. Очки на пол-лица, дымчатые. На теле белая футболка без рукавов. На ней нарисован чёрной краской лев (это Владлен ему нарисовал). Под футболкой вычерчивается впалая грудная клетка. Худые руки свисают как плети. Запястья — одна кость, а кисти широкие, пальцы длинные. Часы старинные на толстом кожаном ремешке.
А сам словно истощён и изнурён, но, как человек в последней степени утомления, расслаблен и весел.
Мы сели в автобус. Сошли у «Юбилейного». В начале Большого зашли в подворотню. В глубине двора было парадное, у которого парень, который был всё время серьёзный, сказал, что это и есть «гнездо». Поднялись на шестой этаж. Открыла девица в роскошном халате. Фигура — полный порядок. Волосы цвета спелой пшеницы, стрижка «гаврош». К корням волосы здорово темнеют — видно, крашеные. Лицо русское, здоровое. Глаза, как незабудки: весёлые, с виду небрежные к окружающим, а на самом деле она всё секёт. Она сказала, что думала, мы уже не придём. Владлен нас познакомил. Лариса небрежно на меня посмотрела. Квартира была трёхкомнатная. Комнаты огромные, и мебель в них — тоже. В одной две стены до самого потолка занимали полки с книгами. Стояло старинное бюро и кресло такого же стиля. В углу рояль, а над круглым столом в центре с потолка свисала бронзовая люстра. Во второй комнате стояли два шикарных дивана, трёхстворчатый шкаф, трюмо и очень красивый торшер с большим колпаком. В третьей комнате жила Лариса. У неё стоял японский стереомагнитофон, а стены были завешаны фотографиями.
Володя потащил одну бабу на кухню. Он говорил, что она обязана приготовить жратву, что это её профессиональный долг, а Сима смеялась и отказывалась, но потом он её уговорил. Серьёзный парень, которого звали Костей, включил магнитофон. У Кости даже причёска была серьёзная, а похож он был на ковбоя из американского боевика. Телом сухой, как вобла. Узкий, и плечи на одной линии с бёдрами. На нём были попсовые фиолетовые джинсы. Рубашка лимонного цвета, приталенная. На шее кумачовый шарфик в большие чёрные горошины. На правой руке серебряный перстень. В него вправлен прозрачный, как стекло, камень, под которым нарисовано женское лицо с ползающими по нему муравьями. Это тоже работа Владлена.