"Недавно на войне, поэтому не понимает во что вляпалась? - спросил себя, - нет, в Ленинграде уже голод, она худая и измождённая, но глаза горят, а "Ал-ллоу" в трубке звучит роскошно".
- У вас голос красивый.
- Я знаю, все это говорят.
Мужчина усмехнулся:
"Знает, что хороша, наверное, боится, но держится молодцом, не унижается, ни о чём не просит и ничего не предлагает в обмен на лояльность с моей стороны".
Начал расспрашивать о семье.
Наташа честно рассказала про мать и отца, квалифицированного рабочего, умершего перед войной, и про Сейфула, предполагала, что в "органах" досье на него имеется.
Выяснилось, что жили они с Михаилом на параллельных улицах, в школы ходили разные, в библиотеке, наверное, встречались, но друг друга не знали.
В начале лета оба катались на лодках в ЦПКО им. Кирова, прошло с тех пор менее четырёх месяцев.
Поговорили о Кировском театре, о спектаклях Пушкинского. Он вспомнил, что в известном клубе недалеко от их домов, когда был мальчишкой, видел Маяковского, игравшего на биллиарде, а она рассказала, как познакомилась с Утёсовым в саду Аничкова дворца. Потом поделилась с ним впечатлением от спектакля "Братья Карамазовы" в МХТ, идущего два вечера подряд. После первой части самым страшным ей казалось не дожить до следующего дня и не увидеть продолжения.
Посмеялись. Последние слова звучали наивно в деревенской избе, под прицелом врагов, когда даже в следующей минуте нельзя быть уверенным.
- Никогда не любил немецких композиторов, а из трёх иностранных языков, которым учила меня мама, немецкий нравился меньше других, - начал он говорить и осёкся, встретив удивлённый взгляд женщины.
Мать Наташи не умела читать, и в эту минуту, наверное, в далёком сибирском селе умоляла Бога, чтобы сберёг он её детей. Ни у кого из Наташиных друзей не было родителей, знающих иностранные языки, разве что преподаватели и коллеги Сейфула.
Михаил понял, что расслабился и позволил себе лишнее, беседу нужно завершать.
Спросил:
- Вас в город домой отпускают?
- Ещё не отпрашивалась.
- Если будут проблемы с этим, позвоните, меня зовут Павлов Михаил Иванович.
Встал, беседа окончена, Наташа поняла, что он - командир, которому её начальники подчиняются.
Помедлив, мужчина взял карандаш и написал на полях газеты, лежащей на столе: "Касьян. Будьте осторожны. Поняли меня?"
Наташа молча кивнула головой.
"Постараюсь перебросить вас отсюда", - продолжил наносить на полях газеты.
Наташа беззвучно губами показала: "Спасибо". Он скомкал лист и бросил в печь.
Вскоре её перевели служить в место, далёкое от этой батареи. Она размышляла, как найти и отблагодарить замечательного человека, с которым они, почти, породнились за два-три часа знакомства, но встретила случайно девушку с первого места службы, и та рассказала про ранение Павлова и отправку в госпиталь.
Многое пришлось пережить Наташе за годы войны: гибель друзей, кровь, гной, она уже допускала мат, не привыкла, а только допускала, но ни разу, даже при пикировании немецких бомбардировщиков, не ощутила такого страха, как в тот день, когда шла с трясущимися ногами на расстрел, но встретила его.
Часто думала, что, именно, с этим красивым умным человеком хотела бы прожить жизнь, если бы он стался жив, если бы они отыскали друг друга, и, если бы позвал её. Слишком много "если", но редкий день не вспоминала она своего спасителя.
Сейчас он стоял перед ней.
- Вы узнаёте меня? - спросила женщина.
- Я узнал вас ещё не видя, по голосу.
Мальчишка в мокрых сапогах пробегал мимо, радуясь наводнению, как незапланированному развлечению. Наташа остановила его:
- Напиши на двери, чтобы ребята не ходили через центр двора, там люки открыты, - передала кусочек мела, а мужчине приказала, - пойдёмте.
Привела в комнату, помогла снять плащ и повесила на распялки, шляпу положила на полку, усадила на стул, встала перед ним на колени, расшнуровала промокшие ботинки, сняла носки, повесила сушиться на батарее парового отопления, обувь поставила рядом, засунув внутрь скомканные куски газеты, впитывавшие влагу. На ноги его надела тёплые шерстяные носки и тапочки. Проделала всё так быстро и ловко, что он успел только сказать: "Мне неудобно, что вы так ухаживаете за мной".
"Милый, дорогой человек, я помню о вас каждую минуту, вы спасли меня", - воскликнула она, но не добавила: "От трибунала!"
Более двух лет прошло с того марта, когда "вождь народов" освободил от себя свои народы, расстрелян был его подручный, но до речи следующего руководителя страны на двадцатом съезде партии оставалось несколько месяцев, а, значит, "культа личности" в стране, пока, не было. Молчали люди про тюрьмы и лагеря от страха самим угодить за решётку. "Стены слышали" - истина того времени.