Семенов еле слышно вздохнул.
— Хотя эмоции, случается, и мне приходится в себе глушить. Что ж, — он развёл руками. — Человеческая природа. С ней тоже сражаться приходится.
— Чудесной ты цельности человек, — сказал Буцанов.
— Ну, хорош, — комэск взялся за бутыль. — Не время друг друга нахваливать.
За окном послышались негромкие голоса — проплыли и стихли. Первая смена патруля заступила, решил Семенов. Тоже, наверное — обсуждают происшествие, делятся мыслями и переживаниями. Два года после революции, война искромсала страну вдоль и поперёк, ни одна семья не осталась в стороне. Но Буцанов подметил важную вещь, — держит человека в плену старый мир, старый образ мыслей. Непросто это, выбраться из руин. Не сразу и нелегко приходит даже к самым преданным и ценным людям, коммунистам, осознание: так и будешь терять дорогу, спотыкаться, пока не выберешь раз и навсегда одну-единственную справедливость — революционную, пока не впитаешь нутром: либо покорится революционной воле хаос разложившейся империи — либо рассыплется бывшая империя в труху, на мелкие осколки. И не пытайся взвесить все «за» и «против» — не работают больше весы, на которых ты привык это взвешивать.
Очередной стакан махнули торопливо, не глядя друг на друга, будто спеша завершить сложную тему. Из-за скудости закуски Буцанов основательно захмелел, щёки его раскраснелись и вчерашний увлечённый революцией студент выплеснулся наружу.
— А расскажи-ка еще, как ты на Восьмом съезде побывал, — попросил он. — Даже завидую по-хорошему: самого товарища Ленина, товарища Троцкого видел, слушал их, чувствовал, так сказать, самый пульс истории…
— О, как закрутил! — Семенов вскинул указательный палец. — Умеешь красиво сказать. Талант!
Отщипнул хлеба, макнул в горку соли, бросил в рот.
— Что рассказать-то? Уже ж сто раз рассказывал.
— Да что видел, то и расскажи. Оно каждый раз по-новому выходит!
Комэск отщипнул ещё немного от краюхи, прожевал.
— Ну, первое, что поразило… Вот хорошо ты сказал, про пульс истории… Первое, это такое чувство — что вот здесь, сейчас, у тебя на глазах, будущее творится. А при этом там ни графьёв, ни царских прихвостней, ни богатеев, никого из угнетателей. И полное единение: кругом твои товарищи, трудящиеся: рабочие, крестьяне — с мозолистыми руками, героические, раненые, награжденные. Ну, и эти… как их… В очках которые…
— Трудовая интеллигенция! — уточнил Буцанов и довольно добавил. — Движущая сила революции.
— Погоди, — удивился Семенов. — Разве не рабочие и крестьяне её движут, революцию-то?
Буцанов замешкал с ответом.
— Нет, это конечно, — подобрал он, наконец, нужные слова. — Мы движущая сила революции — ее руки, ноги, мускулы. Но ты же понимаешь, революции мозг нужен. Чтобы руки и ноги правильно двигались, чтобы направление определять безошибочно. Без мозга никак. Сам посуди, товарищ Ленин молотом в кузне не махал, землю не пахал, так? Зато умище у него! Все в голове держит, во всех вопросах разбирается! И в политике, и в сельском хозяйстве, и в военном деле.
Буцанов с аппетитом принялся за свою картофелину.
— Так то ж Ленин! — улыбнулся комэск. — А насчёт военного дела они с товарищем Троцким тогда не сошлись. Тот за военспецов горой стоял — мол, это опытные специалисты, и комиссары им только мешают. Ленин не согласился — говорит: использовать старых военных специалистов нужно, но под строгим контролем партии!
— Это точно! — отозвался Буцанов, увлечённо жуя. — А то они такого наворотят! Взять хотя бы нашего Адамова…
Тут паузу взял Семенов. Откусил картошки, следом хлеба. Прожевал, отёр ладонью уголки рта.
— А что Адамов? Ну да, бывший офицер царской армии. Но в эскадроне служит исправно, помогает планировать боевые операции. Да что там, маневр с тачанками — это ж он, Адамов, придумал.
— Всё так, не спорю, — согласился Буцанов. — Только к партии он не прислушивается, не интересуется партийной жизнью совсем… И ведет себя высокомерно.
— Да ладно тебе, — Семенов посмотрел на комиссара иронично. — Какое там высокомерие… Держит себя человек гордо, не без этого, так понимать же надо…
— В каком смысле?
— А в таком, что Адамов ещё с японцами воевал, потом с германцами… Когда ты еще на горшок ходил…
— Ну… при чём тут горшок? — возмутился Буцанов.
— Ладно-ладно, — поспешил успокоить его комэск. — Сорвалось, может, слишком резкое, ты не бери в голову.
И чтобы снять возникшее напряжение, перевёл разговор в другое русло: