Насколько мне известно, на важные решения Гитлера не мог оказать влияния никто. Он сам принимал их в уединении и считал вдохновением и интуицией. Когда он около полудня появлялся среди своих ближайших соратников, я слышал, как он то и дело произносил фразу: «Я думал об этом всю ночь и пришел к следующему решению...» Иногда он временно отказывался от подобных решений, но никогда не забывал о них насовсем. Были случаи, когда он воздерживался от уместных возражений в присущей ему властной манере, потому что в тот момент не находил контраргументов. Но в подобных случаях он снова и снова с невероятным упрямством возвращался к этому вопросу, пока не добивался своего. Тогда решение объявлялось в форме еще более настойчивого приказа. Подобная схема действий в решении обычных текущих вопросов мне хорошо известна; вероятно, более важные секретные вопросы он решал точно так же.
Эти решения не принимались на совещаниях, а спускались сверху. Встреч ведущих членов правительства или партии, на которых бы принимались решения, просто не было. Разговоры о подобных совещаниях – не более чем миф. Теперь стало известно, что до войны кабинет министров рейха не собирался годами, а за все время войны ни разу. Партийный сенат, который Гитлер обещал сформировать и для которого был полностью оборудован Сенатский зал в Коричневом доме[2] Мюнхена, никогда не существовал. Решения принимались Гитлером единолично, а затем передавались правительству и партии как приказы. Сообщая о своих указах, Гитлер заявлял, что они имеют огромное значение для «блага нации».
Он был трудным учеником. Позже я еще расскажу об огромном объеме информации, которым он владел, и о том, как он был начитан. На этом основании он искренне считал себя умнее всех. С беспримерным интеллектуальным высокомерием и едкой иронией он отвергал все, что не вписывалось в его идеи, и пренебрежительно отзывался об «интеллектуалах». Увы, если бы он обладал хоть малой толикой их презренного интеллекта и осмотрительности, скольких ужасных испытаний мог бы избежать немецкий народ! Его интеллектуальное высокомерие выражалось с эготизмом[3], который иногда приводил в замешательство. В разговоре за столом, например, я иногда слышал, как его сподвижники поправляли его по какому-нибудь вопросу из любой области знаний. Каким бы дельным ни было замечание, Гитлер не признавал своей ошибки; он настаивал на своей правоте, пока собеседник не менял тему из чувства такта или самосохранения.
У Гитлера был свой способ общения с иностранцами и незнакомцами, заключавшийся в том, чтобы не дать им вымолвить хоть слово. Он немедленно захватывал контроль над разговором, беспрестанно перебивал собеседника и говорил так долго и страстно, что время, отведенное для встречи, заканчивалось раньше, чем гость успевал ответить, если у него еще оставалось это желание. Только однажды я был свидетелем случая, когда иностранный гость не попался на эту удочку, сорвав Гитлеру его трюк. Это был норвежский писатель Кнут Гамсун. Ему тогда было лет восемьдесят, он плохо слышал и поэтому, сознательно или бессознательно, постоянно перебивал Гитлера. Пользуясь случаем, он так хладнокровно и решительно пожаловался на поведение немецкого гражданского правительства в Норвегии, что Гитлер прервал встречу. После ухода старого джентльмена Гитлер в недвусмысленных выражениях выплеснул свою ярость. Лишь через несколько дней он смог забыть этот разговор.