– Ты же соглашаешься со мной, искусство, но все равно врешь! – вспыхнула реальность.
– Да обманываю, но во спасение человечества и из благих побуждений, – согласилось искусство.
– Но ты хоть тут не обманывай, – попросила реальность. – Ты очень даже искусно лжешь для спасения и обогащения личного…
Спор между искусством и реальностью мог бы продолжаться бесконечно, но для вывода морали остальное не важно.
Мораль состоит в том, что искусство настолько заполонило жизнь человеческую, преобразовавшись и в искусство обмана, и в искусство спора, и в прочие виды искусств общения, что реальность и разглядеть-то невозможно.
О привычке
Жил-был производственный пресс. Он давил, выдавливал, штамповал – выполнял тяжелую силовую работу по обработке деталей давлением. Мог из простого металлического листа сделать тазик, мог выдавить узоры и пробить отверстия. Он настолько свыкся с этой своей ипостасью, что по-другому и не умел подходить к предметам и ситуациям. Давить при общении стало его кредо. Поэтому, когда под него подложили упаковку куриных яиц, пресс раздавил их… и за это нельзя его осуждать. Так он устроен.
Мораль состоит в том, что от человека, привыкшего к жестким действиям, сложно ожидать нежности и корректности, даже в ситуациях, этого требующих.
Об умной глупости
Как-то одна откровенная глупость подошла к высокому уму и сказала:
– Здравствуй, брат!
– Здравствуй, – вежливо ответил высокий ум. – Но какой я тебе брат? Между нами мало общего.
– Конечно, ты привык умничать, – согласилась глупость. – Заносишься. Зря ты так ко мне. Мы с тобой в одной лодке.
– В какой же? – усмехнулся высокий ум.
– Ты получаешь от общества такое же отторжение, как и я, – ответила глупость.
– Так, дорогая, ты получаешь свои оплеухи за свою глупость, – ответил высокий ум, – а я за то, что открываю умное и великое, что, правда, этому обществу либо непонятно, либо неприятно.
– Какая разница, чем провоцируется общество: глупостью или умом, – если результат один и тот же? – совсем не по-глупому изумилась глупость.
– Разница в том, что будущее все покажет, – ответил высокий ум. – Потомки оценят, и я займу свое достойное место…
– Место в будущем, дорогой ум, у нас одно и то же. И ты знаешь какое, – опять не по-глупому ответила глупость. – На кладбище. А оценят тебя или не оценят – это, как говорится, бабушка надвое сказала. Да, собственно, какая тебе разница будет, лежа на кладбище, как тебя оценят потомки?
– Как какая разница? – рассердился высокий ум. – Я тружусь ради высокого, в моей жизни есть цель…
– Ты со своей целью в большей дыре, чем я, – прервала высокий ум глупость. – Ты лучше бы использовал свой ум в деле, которое сделало бы тебя счастливым при жизни. Это куда лучше любой светлой памяти. Вот меня берут на работу туда, откуда тебя увольняют, потому что я со своей глупостью понимаю, что чем больше я на стороне начальства, которому ты не нравишься, тем более я в фаворе, тем больше шансов у меня продвинуться по службе, правда, пока я крепко не ошибусь по своей глупости.
– Но ведь это же подло, – ответил высокий ум.
– А я в церковь схожу, Бог простит, а смерть спишет, – ответила глупость, – поэтому присоединяйся, у ума без хитрости и глупости нет перспектив. Неужели ты – такой умный – не можешь поглупеть, чтобы не видеть то, что не положено, и не видеть то, что народ не понимает, или хотя бы промолчать?
– Я не могу сдержаться и должен обязательно с кем-то поделиться тем, что узнал, рассказать, иначе и жизнь не в радость.
– Но ты уже не раз почувствовал, что твоя умственная радость оборачивается такими жизненными неприятностями, что лучше было бы промолчать, – напомнила глупость.
– Ты права, глупость, ты совсем не такая глупая, как кажешься, – согласился высокий ум. – Вся беда в том, что я ничего не могу с собой поделать. Я такой, какой есть, и ценю себя именно таким. Без того, что ты называешь умничать, мне жизнь не мила. В этом смысле – это я глуп, а не ты.
– И мне жизнь не мила без того, что ты называешь глупостью, потому что я считаю благотворящую глупость высшим проявлением ума, – ответила глупость.