— Человека, что лежит у входа, должно хватить, чтобы наполнить меня силой, — все так же мягко, будто говорил с ребенком, ответил бог. — Потом нужно будет ещё несколько. На твое усмотрение. Я знаю, ты добр к людям. Отдашь мне тех, кого не будет жалко.
Будто с ребенком. Но Алекс — давно не ребенок. И да, на его руках уже много крови.
— И как это сделать? — он снова покрутился вокруг себя, будто это помогло бы ему увидеть бога. — Как наполнить тебя силой?
— Кинжал на алтаре, — ответил Артаг.
Алекс вернулся к алтарю. Подхватил кинжал, подбросил, поймал, когда тот провернулся в воздухе. Правда, поймал не за рукоять, за лезвие — и тут же зашипел, выпустив из руки. На ладони остались две кровавые бороздки.
То ли ему показалось, то ли Артаг тяжело вздохнул.
"Ты еще не понял, с кем связался", — с мрачной гордостью подумал Алекс.
Наклонился было за кинжалом, но вновь пошатнулся и схватился за камень, чтоб не упасть. Тот был уже не просто тёплым — горячим.
Но Алекс держался.
— Мне тут недавно сказали, — заговорил он, и теперь Артаг уже явно вздохнул — раздраженно.
"А вот нечего было!" — подумал Алекс и продолжил:
— Сказали, что когда я найду путь домой, то окажется, что дом изменился. Окажется, что мне туда не надо. Но я думаю, дело будет в другом. В том, что если убью этого человека, изменюсь я. Понял, нет? Это я не буду нужен дому. Видишь, какая дилемма? Если я вернусь так, как ты предлагаешь, возвращаться будет поздно. Хотя…
Алекс прищурился, наблюдая за тем, как в нескольких шагах перед ним в плотном облаке взметнувшийся пыли вырисовывается фигура.
Всё просто. Древняя гадость не материальна — её не убить. Чтобы материализовать, нужна жертва. Нужна кровь. Немного крови из порезанной ладони на алтарь — и может получиться. Конечно, крови мало, но какие у него еще были шансы?
— Хотя, — продолжил Алекс, глядя в пустые глазницы почти соткавшегося из воздуха существа напротив. — Уже. Поздно.
Упал на колено, схватил кинжал и метнул. Кинжал вошёл в плоть.
Алекс подхватил меч, поднялся с шагом вперед и коротко ударил.
Без красивого размаха, зато быстро и четко — прямо в сердце.
***
Артаг успел только почувствовать боль — острую, резкую, почти невыносимую: за много веков, проведенных без формы, боль стала смутным воспоминанием, а потом и вовсе забылась. Может, потому он почти задохнулся от нее. И мир, только что ощутимый, твердый, настоящий — поплыл, растворяясь, словно он сам проваливался в одно из собственных сновидений.
Он попытался удержаться за что-то, но держаться было не за что. Только безумно горящие зеленые глаза человека, стоящего напротив. Настолько чуждые, холодные и неотвратимые, что тоже, наверное, были уже частью сна. Это ему снился кто-то из давно забытых братьев, других древних богов — у человека не может быть таких глаз.
Даже у такого, как этот.
Так смотрит смерть.
***
Ветер, ударивший порывом в лицо, взметнувший пыль, утих так же резко, как поднялся. Пыль осела.
И пропал пряный аромат.
Тело медленно завалилось к ногам Алекса и рассыпалось в прах, ударившись о каменные плиты. Он пнул ногой звякнувший рядом кинжал, побрёл, пошатываясь, к начавшему проявлять признаки жизни Рамору. Решительно подхватил того под локоть, резко вздёрнул на ноги, пробормотал:
— Страж, подъём, — и потащил его, едва стоящего на ногах, к Року. Легонько пнул самого Рока.
— Конь, подъём. Давайте, шевелитесь! На улицу, на свежий воздух.
Вывалился в дверной проём вместе с Рамором, только здесь наконец отпустил его и медленно осел на крылечко — отдышаться.
Рок, пошатываясь, прошел мимо, побрёл прочь, в кусты. Есть захотел, наверное. От пережитого стресса.
Рамор удержался на ногах, оперся о ствол ближайшего дерева. С трудом ворочая языком, спросил:
— Что… там… было?
— Нет-нет-нет, — помотал головой Алекс, глубоко вдохнул, поднял на него недобрый взгляд. — Спрашивать буду я. Какого лешего ты здесь делал?
— Чего какого? — растерялся Рамор.