— Не, Рок, — вздохнул он, выпрямляясь. — Я так не могу. Мне надо знать. Про уток.
И выспаться. И согреться. Иначе до рассвета можно не дотянуть.
Если пойти по другой стороне дороги, по лесам, а у ворот дождаться, пока все убегут тушить пожар...
Конь тихо зарычал себе под нос.
***
На улице шумели.
Эрретта заперла дверь на тяжелый засов, прошла к подушкам и обессиленно опустилась на них. Кости не соврали. Он погиб. Только что ей донесли весть. Она думала, что будет к этой вести готова, но оказалось, что нет. Сидела, смотрела в окно, почему-то ждала, хотя ждать было некого.
Было обидно, очень обидно, очень жалко его, такого мелкого, хрупкого, похожего совсем не на героя — на ребёнка.
Глупый, глупый Алекс.
Шум за окном стих — кажется, все бросились тушить пожар. Город опустел. Так же пусто было внутри.
В этой пустоте тихий стук в дверь грянул громом.
Дыхание перехватило. Из-за глупой надежды. Неуместной и неправильной.
Эрретта вскочила, бросилась к двери, рванула засов, рванула на себя дверь и замерла на пороге, забыв, как дышать.
— Думал, моя кончина тебя расстроит, — сказал Алекс, шагнул вперед, упёрся рукой ей в грудь и втолкнул внутрь. Запер за собой дверь, расстегнул воротник, привалился плечом к стене. — Решил утешить.
На нем была сажа и кровь. Много сажи и совсем чуть-чуть крови на одежде. И только сейчас она рассмотрела ресницы: то ли он опалил их, то ли они всегда были такие — опаленные, покрытые тонким слоем пепла.
— Великий Д’хал… — растерянно прошептала она, думая, что, притронувшись к ней, Алекс, должно быть, почувствовал, как бешено колотится ее сердце.
— Не угадала, — тонкие губы расплылись в слабой кривой улыбке.
Он сделал несколько шагов вперед, шаги получились деревянными, и Эрретта поняла: он сейчас упадет. Подхватила под руку, усадила на подушки.
— Я посплю у тебя, — чуть слышно пробормотал он, завалился на бок обхватил одну из подушек и закрыл глаза, — я вообще хотел… — дальше вовсе перешел на шепот, и Эрретта с трудом улавливала отдельные фразы. — С тобой… Только ты не… обижайся... Немного отдохнуть...
Голос становился все тише, и ей пришлось склониться к самым губам, но последнее слово все равно не расслышала. “Утки”, послышалось ей. Она удивленно отстранилась, чтоб увидеть, что он уже спит. Осторожно прикоснулась к губам, которые оказались теплыми, живыми, настоящими.
И тут же отпрянула, потому что это показалось тоже неправильным.
Он был неправильным. То, что он жив. Что он здесь. Что спит, обхватив ее подушку. И возможно, видит уток во сне. Наверное, дело в том, что он такой мелкий — думала она.
Оттого это странное чувство к нему — сродни материнскому.
Хочется уложить спать и накормить, когда проснется.
И в то же время хочется, чтоб он ушел.
Его не должно быть здесь.
***
И он ушел.
Ушел за час до рассвета. Нужно было успеть улизнуть из города в радостной суете — народ только потушил пожар, и теперь все готовились к празднованию очередной героической победы Хранителя. Ну, и к трауру по знаменитому герою Алексу. Но немного второстепенному — их-то личный герой был здесь, под боком, победивший и торжествующий.
Ушел за час до рассвета, потому что на рассвете Хранитель должен был вручить ему кошель с крупной суммой денег, а дорога до условленного холма была неблизкой, особенно учитывая, что конь отправился туда еще ночью, наотрез отказавшись пробираться в город. И теперь пришлось идти пешком. И ноги болели.
Ушел за час до рассвета, предварительно заглянув к ней в комнату, окинув взглядом, шепнув "спасибо" и осторожно стащив с толстой шеи приглянувшийся амулет. И здоровенную шкуру, висевшую у двери — чтоб на улице завернуться в нее. У Алекса было немало вредных привычек, от которых он никак не мог избавиться.
Да и не хотел.
Шкура хороша для маскировки. Амулеты же — особенно ведьмовские — уже не раз помогали ему. Ну и возвращаться из загорья без сувенира было бы нехорошо. А магнитиков здесь еще не придумали.