Всякий раз, натыкаясь на этот простодушный и взволнованный взгляд, я чувствовал себя так, будто меня кололи иголкой, и к моим щекам невольно приливала кровь. Согласен, в восемнадцать лет пора бы уже перестать смущаться от того, что малолетняя школьница удостоила меня вниманием, но я никак не мог заставить себя не краснеть и ужасно злился, в первую очередь – на нее.
Решив, что отворачиваться от назойливого взгляда глупо и трусливо, однажды я, раздраженно нахмурившись, тоже с вызовом посмотрел ей в глаза. Но она как будто и не заметила ни моего презрения, ни нахмуренных бровей и глядела как зачарованная. Я не выдержал первым и, подскочив как ужаленный, пересел в другой конец автобуса, подальше от нее.
На следующий день все повторилось, и через день тоже. Я уж было подумал, не переменить ли мне маршрут, но потом махнул рукой и продолжал ездить с ней в одном автобусе как ни в чем не бывало. Смотреть в ее сторону не хотелось, и я просто закрывал глаза и старался думать о чем-нибудь другом.
Как-то раз, взглянув на нее исподтишка, я увидел, что она по-прежнему не сводит с меня глаз и сияет самым нелепым образом. «Влюбилась по уши», – подумалось мне, и от этой мысли стало смешно. Она, наверное, решила, что я улыбаюсь ей в ответ, и покраснела до ушей, но глаз не отвела и до самой своей остановки ехала багровая, как свекла, и счастливая чуть ли не до слёз.
С тех пор я нет-нет да и улыбался ей – меня это забавляло, а она прямо млела и чуть ли не теряла сознание от волнения и радости.
В конце ноября мне надоела игра в гляделки, и я решил поставить ее на место: перехватив в очередной раз ее восторженный теплый взгляд, я брезгливо сморщился и резко отвернулся, а потом и вовсе пересел на другое место. Этот трюк пришлось повторить несколько раз, прежде чем она поняла, что случилось. Она больше не улыбалась, глядя на меня, и впала в глубокое отчаяние. Ее глаза сделались жалобными и влажными, как у побитой собаки, и глядела она осторожно, будто боясь обжечься.
Наступил декабрь, и она вошла в маршрутку, блестя накрашенными губами и гордо выступая в этих ужасных малиновых кедах, и – кто бы мог подумать! – уселась рядом со мной. Судя по выражению ее лица, она ощущала себя отважной покорительницей сердец и первой красавицей если не в мире, то хотя бы в нашем автобусе. Гордая и в то же время жалкая, она искоса взглянула мне в лицо, надеясь непонятно на что, но, увидев знакомое ей брезгливое выражение, дернулась, быстро опустила глаза и, помаявшись с минутку, пересела на другое место.
Весь декабрь она трогательно делала вид, что не замечает меня, а сама не расставалась с зеркальцем, пытаясь повернуть его то так, то эдак, чтобы взглянуть на меня лишний раз. Признаюсь, мне немного – совсем чуть-чуть – льстило ее внимание.
Вообще-то у меня есть девушка, и, между прочим, очень красивая, так что мне и в голову не приходило затевать историю с этим несмышленышем, но ведь она сама смотрела на меня, никто ее не заставлял!
А потом она исчезла бесследно… И напрасно я ждал, что вот сейчас промелькнет в серой угрюмой толпе ее розовая куртка и она вновь, как будто невзначай, усядется напротив меня, достанет из кармана жвачку, а из сумки – зеркальце, и если отвернуться в сторону, а потом резко и неожиданно взглянуть на нее из-за плеча, можно уловить краешек ее пылающего огненного взгляда и погреться в его лучах, но недолго, потому что она сразу же покраснеет, уткнется носом в шарф и уронит зеркальце.
А теперь это объявление с ее фотографией и имя – Аня Берс. Пропала двадцать пятого декабря, в католическое Рождество, когда маленькие дети верят, что их желания сбудутся. Может быть, и ее желание сбылось, она ведь наверняка хотела, чтобы я поволновался о ней хоть немного, и вот я бегу по заметенной снегом, промерзшей улице и чувствую, что глаза мои слезятся вовсе не от ветра.
Ее уже, наверное, нет в живых, этой Ани Берс, – пропавших редко находят, – и эти огромные темно-голубые глаза больше никогда не просияют в ответ на мою улыбку. Не то чтобы я вдруг проникся к ней нежными чувствами: мертвая или живая, она, как и прежде, вызывала у меня лишь жалость. Просто когда ты понимаешь, что кто-то милый, глупый и забавный исчез из твоей жизни на веки вечные, вдруг хочется отмотать время назад, и посмотреть на этого человека еще разок, и, может быть, даже набраться смелости и сказать ему что-нибудь хорошее в благодарность за маленькую и смешную радость, которую он тебе дарил. Впрочем, я бы все равно никогда не решился к ней подойти. Не нужна мне эта девочка с ее нелепой розовой курткой и такой же нелепой влюбленностью, и думать о ней не нужно…