Прекрасно осознавая честь, которую мне тем самым оказали, я не на шутку забеспокоился, но бесстрашно взялся за работу. Когда преступник появился в третий раз, все увидели, что строение его тела после возрождения невероятным образом изменилось. Пестрота кожи Кнегатина Зума непредсказуемо увеличилась, а его человеческий облик исказило воздействие неземных сил. Теперь между головой и туловищем почти совсем не было шеи, глаза располагались на лице по диагонали, став более плоскими и выпученными, нос и рот, казалось, стремились поменяться местами. Остальных изменений я не стану описывать, поскольку они связаны с отвратительным исчезновением наиболее важных и отличительных человеческих органов. Я, однако, упомяну о странных колышущихся образованиях, появившихся у разбойника вместо суставов. Например, вместо коленок, у него свисали подвижные наросты, состоящие из нескольких кольцеобразных кожных складок. Тем не менее, это был Кнегатин Зум, собственной персоной, который вновь стоял перед плахой правосудия.
Из-за фактического отсутствия шеи, третье обезглавливание требовало особой точности глаза и верности руки, чего ни один другой палач, кроме меня, не смог бы продемонстрировать. Я рад заметить, что мое мастерство отвечало необходимым для этого требованиям, и в очередной раз у преступника отсекли отвратительный придаток, заменявший голову. Но если бы лезвие меча хотя б чуть-чуть отклонилось в сторону, такое расчленение уже нельзя было бы назвать отсечением головы.
Особое внимание, с которым я вместе со своими помощниками осуществляли третье погребение, заслуживало того, чтобы увенчаться успехом. Мы положили тело в прочный бронзовый саркофаг, а голову – в другой саркофаг, поменьше, но сделанный из того же материала. Затем мы приварили крышки расплавленным металлом, после чего увезли эти своеобразные гробы в противоположные части города. Саркофаг с телом захоронили глубоко под грудой камней, а саркофаг с головой я решил не закапывать, собираясь наблюдать за ним всю ночь вместе с вооруженными стражниками. На месте захоронения тела я также поставил хорошую охрану.
Настала ночь, и с семью надежными гвардейцами, вооруженными трезубцами, я направился к малому саркофагу. Он стоял во дворе заброшенного особняка, в пригороде, вдали от людных мест. В ту ночь я вооружился коротким мечом и алебардой. Мы взяли много факелов, чтобы не испытывать недостаток в освещении во время нашей тяжелой вахты, и сразу же зажгли несколько из них, воткнув в щели между плитами мощеного двора таким образом, чтобы саркофаг оказался внутри освещенного круга.
Кроме того, мы принесли с собой много кожаных бутылок с вином и большие игральные кости, чтобы скоротать темные ночные часы. Не упуская из виду саркофаг, мы благоразумно переключили внимание на вино, начали играть в кости на незначительные суммы, ставя на кон не более пяти пазуров, – такая манера свойственна хорошим игрокам, так, начиная с малого, они постепенно полностью разоряют соперников. И лишь время от времени мы бросали внимательные взгляды в сторону саркофага.
Темнота быстро сгущалась. В темно-синем небе, слегка подкрашенном отблесками факелов, мы заметили Полярис и красные планеты, которые в последний раз видели Коморион в дни его славы. Но тогда мы не думали о приближении беды, а лишь отважно шутили и пили, позволяя себе непристойно насмехаться над безобразной головой, наконец, занявшей свое место в гробу. Теперь-то она находилась на безопасном расстоянии от отвратительного тела. Мы все пили и пили вино, и вскоре его благотворный дух вскружил нам головы. Теперь на кону уже стояли большие суммы, и игра пошла с невероятным возбуждением.
Я не знаю, ни сколько звезд промчалось над нашими головами в задымленном небе, ни сколько раз я прикладывался к бутылкам, постоянно ходившим по рукам. Но я хорошо помню, что выиграл тогда не меньше девяноста пазуров у охранников, которые громко и крепко ругались, безуспешно пытаясь помешать моему выигрышу. Я, также как и все остальные, абсолютно забыл о цели нашего ночного бдения.
Саркофагом, в котором находилась голова, послужил один из тех гробов, что первоначально предназначались для погребения ребенка. Можно, конечно, поспорить, было ли грешно и кощунственно расточать великолепную бронзу для такого дела. Но ничего другого, подходящего размера и настолько же прочного, в данный момент не оказалось у нас под руками.