Мысли Седьмого прервал Кумакан. Толстяк резко остановился в десяти шагах от лысой головы и принялся размахивать руками.
Из песка появились маленькие смерчи, на поверхности которых заплясали паутинки молний. Они шипели, как змеи, и искрились красными и зелеными огоньками. Кумакан приблизился к крохотному смерчу и засунул в него руку. Кожа толстяка запузырилась, пальцы почернели. Из смерча выскочили молнии, обжигая руку Кумакана.
Седьмой не понимал, зачем жирдяй решил сделать из себя жареную отбивную, пока не увидел, как из красных и зеленых огоньков не начали появляться человечки.
Толстяк хватал свободной рукой огоньки, те превращались в бесформенные создания и соединялись друг с другом. Через мгновение Кумакан держал шевелящийся комок плоти с множеством малюсеньких глаз. Человечков же, бегающих возле миниатюрного смерча, превращали в красную пыль электрические разряды. Седьмой не мог оторвать взгляда от той картины мерзкой красоты, что разворачивалась перед ним.
Огоньков становилось все больше, толстяк с трудом их ловил комком. На спине и лице Кумакана выступил пот. Одному из человечков удалось увернуться от молнии, и он рванул к Седьмому. От него шло слабое желтоватое свечение.
Седьмой присел и протянул руку к человечку. Лилипут остановился в метре от него и, тонко вереща, принялся размахивать руками. Карлик лишь издали походил на человека. Его плоть на лице казалась расплавленной: рот тянулся до ушей и поражал кривизной, левый глаз находился под нижней губой, а правый — посредине лба. На груди лилипута болталась третья рука.
Кумакан замычал. Седьмой бросил взгляд на жирдяя. Прямо на него уставились воспаленные глаза толстяка. Тот выдернул руку из смерча и, тряся головой и громко мыча, быстро заковылял к нему.
Что-то просвистело, а затем Седьмой почувствовал резкую боль в здоровой ноге. Он дотронулся до больного места. Рука коснулась чего-то влажного и теплого. Седьмой обалдело посмотрел на ногу и не поверил собственным глазам: лилипут уже наполовину проник в плоть. На красном песке расплывалась лужа крови.
Седьмой попытался выдернуть маленькую тварь, но руки соскальзывали. Странно, но боли не было. Лишь кровь приятно грела кожу…
Он упал.
Кумакан доковылял до Седьмого, рухнул на колени, взвив облако красного песка, и положил рядом с собой комок плоти. Толстяк здоровой рукой принялся ковыряться в ране Седьмого, но было уже поздно: лилипут умудрился скрыться в мясе и сухожилиях.
Гигантские головы раскрыли пасти и заголосили так громко, что Кумакан от страха закрыл глаза и задрожал. Тысячи бабочек закружились в бешенном танце, крылышки противно затерлись друг о друга. И словно по чей-то команде насекомые все разом посыпались на землю.
И Седьмой увидел…
Мотыльки прятали огромное лицо, тянувшееся на многие километры вокруг. И как только они упали… Гигантские глаза всматривались в путников. Неестественно растянутый нос со свистом втягивал сухой воздух.
Тут же по уровню пирамиды раздался громкий, мучительный, полный ужаса вопль:
— Беги! Беги! Кто же?! Как же больно!
Еще одно мгновение — и неизвестный голос затих где-то вдали, а уровень погрузился в прежнее мертвое безмолвие, нарушаемое лишь треском электрических разрядов смерчей и шелестом крыльев мотыльков.
Огромное лицо по-рыбьи пялилось на Седьмого и Кумакана и открывало-закрывало лягушачий рот. Толстяк упал на землю и задрожал. Мотыльки продолжали падать, и через мгновение все тело жирдяя покрылось черным шевелящимся ковром.
Седьмой попробовал подняться, приготовился к боли, что прострелит ногу, но к его удивлению удалось встать без труда. Он наклонил голову, стараясь не смотреть на гигантское лицо, и принялся тормошить толстяка.
— Вставай, — сказал Седьмой. — Ну же! Поднимайся!
Мотыльки противно захрустели, когда он начала стряхивать их с жирдяя. Руки почернели от пыльцы.
— Да вставай же!
Драгоценные минуты утекали, а Седьмой тратил силы на ополоумевшего проводника.
Глухое безмолвие вновь нарушил душераздирающий вопль, взывающий о милости:
— Больно! Как же больно!
Седьмой начал оглядываться вокруг. Голос раздавался сразу из нескольких мест, и его источник было трудно обнаружить.
Прежде чем Седьмой успел осознать случившееся, над его головой что-то тяжело прогромыхало и упало с глухим протяжным грохотом. В нескольких метрах от него появилась густая склизкая масса.
Грохот вырвал Кумакана из лап страха. Толстяк самостоятельно поднялся, схватил шар из плоти и принялся водить над ним обожженной рукой. Сотни маленьких глаз, покрывавших шар, открылись.