Вдумчивый М. Хейфец уместно напоминает: ведь с Октябрьским переворотом точно совпала по времени и декларация Бальфура – первый реальный шаг на пути создания самостоятельной еврейской государственности. И что же? – «Часть еврейского поколения идёт путём Герцля и Жаботинского. Другая часть [и добавим: много большая] не выдержала искушения и пополняет банду Ленина-Троцкого-Сталина». (То самое, чего боялся Черчилль.) «Путь Герцля казался тогда далёким и почти нереальным. Путь Троцкого и Багрицкого позволял евреям выпрямиться сейчас, сразу же стать не просто равной нацией в России – но привилегированной»[321].
И тут виднейший перебежчик, конечно, Лев Мехлис (из «Поалей-Цион»). Карьера его широко известна: и в секретариате Сталина, и в редколлегии «Правды», и начальник Главного Политуправления Красной армии, и первый зам. наркома обороны, и нарком госконтроля и губитель нашего крымского десанта в 1942. И после членства в Оргбюро ЦК похоронен в кремлёвской стене[322].
Конечно, была значительная прослойка в российском еврействе, которая не приняла большевизма. Не ринулись в большевизм ни раввины, ни приват-доценты, ни известные врачи, ни масса обывателей. Тыркова пишет в том же месте своей книги, рядом: «Это еврейское преобладание среди советских властей приводило в отчаяние тех российских евреев, кто, вопреки жестокой несправедливости царского режима, видели в России свою родину, жили общей жизнью с русской интеллигенцией и вместе с нею отказывались как-либо сотрудничать с большевиками»[323]. – Но им не дан был тогда общественный голос, и эти страницы, естественно, заняты не их именами, а – победителями, взнуздавшими ход событий.
Отдельно возвышаются два прославленных террористических акта, оба еврейскими руками, против большевиков в 1918: убийство Урицкого Леонидом Каннегиссером и покушение на Ленина Фанни Каплан. И с этой стороны тоже еврейская судьба – оказаться в числе первых. Ну, при стрельбе в Ленина скорей были эсеровские счёты. Но в отношении Каннегиссера, потомственного дворянина по наследству от деда, и принятого в юнкера с лета 1917 (кстати – приятель Сергея Есенина), я вполне принимаю объяснение Марка Алданова: что это было чувство еврея, желающего и перед русским народом и перед историей противопоставить именам Урицкого и Зиновьева – еврейское имя. В таком духе он, перед покушением, передал записку сестре: что мстит за Брестский мир; и от чувства унижения за участие евреев в установлении власти большевиков; и за казнь в ПетроЧека своего товарища по артучилищу.
Надо сказать, в последнее время появились исследовательские статьи о сомнительных обстоятельствах обоих покушений[324]. Есть весьма убедительные соображения, что Фанни Каплан вовсе не стреляла в Ленина, а схвачена была для «закрытия следствия», удобная случайная жертва; и есть аргументы, что, мол, Каннегиссеру власти создали условия для такого выстрела. Во втором я очень сомневаюсь: ни ради какой провокации не стали бы большевики подставлять своего любимого председателя ЧК, – Но смущает, правда: каким образом в наступившем затем Красном Терроре, когда расстреливали по стране тысячи совсем невинных заложников, уж совсем посторонних к делу, – вся семья Каннегиссеров была выпущена из тюрьмы, а вскоре и за границу, – никак не по-большевицки! Или это какое же сильнейшее заступничество на самых большевицких верхах? – Из новейшей публикации узнаём даже, что родственники и друзья Л. Каннегиссера разрабатывали план вооружённого налёта на ПетроЧека, для освобождения Леонида, и все они были затем из-под ареста освобождены и продолжали жить в Петрограде непреследуемые. Объяснение такой милости большевицких властей усматривают в том, что они не хотели ссориться с влиятельными в Петрограде еврейскими кругами. Семья Каннегиссеров сохранила иудейское вероисповедание, а мать Леонида Розалия Эдуардовна на одном из допросов заявила, что Леонид убил Урицкого за то, что тот «ушёл от еврейства»[325].
Вот и ещё еврейское имя, до сих пор незаслуженно мало известное, не прославленное, как следовало бы: героя антибольшевицкого подполья Александра Абрамовича Виленкина, в свои 17 лет пошедшего добровольцем на войну 1914 года, в гусары; получившего 4 георгиевских креста, произведенного в офицеры, а к революции уже в штаб-ротмистра; в 1918 – он в подпольном «Союзе защиты Родины и свободы»; схвачен чекистами лишь потому, что после провала организации задержался уничтожать документы. Собранный, умный, энергичный, непримиримый к большевикам, он и в подпольи и в тюрьмах вдохновлял многих других на сопротивление – и, разумеется, расстрелян чекистами. (Данные о нём – от его соучастника по подполью 1918 и потом сокамерника в советской тюрьме в 1919 Василия Фёдоровича Клементьева, капитана русской армии.)[326]
Этих борцов против большевизма – с какими бы то ни было побуждениями – мы помним и как евреев. Печально, что их оказалось мало. Как и всей соединённой белой силы в Гражданскую войну.
Большевицкую победу укрепил и бытейный, неслышимый процесс: к занявшим большевицкие посты, а с ними и всякие жизненные преимущества, и особенно в столицах с «бесхозными» квартирами от бежавших «бывших» людей, – изо всей бывшей черты оседлости потекли и потекли родственники на житьё. Это – тот самый «великий исход». Г. А. Ландау пишет: «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты»… Заняв эти места, естественно, что – как и всякий общественный слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате»[327]. – Не говорим уже, сколько родни понаехало к жене Зиновьева Лилиной, и о легендарно-щедрой раздаче Зиновьевым постов «своим». Это – только яркая точка, а перемещения были, неслышимые, не сразу заметные, – и в десятках тысяч персон. Одесса массами переезжала в Москву. (Да ведь и Троцкий снабдил подмосковным совхозом своего не слишком любимого отца.) – Перемещения эти можно проследить и по биографиям. Вот у Давида (не смешивать с Марком) Азбеля. В 1919 он, пареньком, беспрепятственно переехал из родного Чернигова в Москву. Уже у него были тут две тёти, – сперва к одной (в Гагаринский переулок, к уже упомянутой тёте Иде, «преуспевающей купчихе первой гильдии», а муж её – вернулся из Америки); потом к другой, тёте Леле, в «1-й Дом Советов» («Националь»), где жила крупная советская знать. Шутка их соседа, прославленного позже Ульриха: «Странно, почему в „Национале“ не открыть синагогу. Ведь здесь живут почти одни евреи». Переехавшая из Петербурга советская элита расселилась и во 2-м Доме Советов («Метрополь»), в 3-м (семинария в Божедомском пер.), 4-м (Моховая-Воздвиженка) и 5-м (Шереметьевский пер.): ресторан для обитателей дома, а «из закрытого распределителя получали обильные пайки. Икра, сыр, масло, балыки не сходили со стола» (это 1920 год). – «Всё было специальное, специально для новой элиты: детские сады, школы, клубы, библиотеки». (В 1921/22, году поволжского смертного голода и помощи АРА, – в их «опытно-показательной» школе столовая из того фонда АРА с «американскими завтраками»: сладкой рисовой кашей, какао, белым хлебом и омлетом». И «никто не помнил о том, как только что горланили [на уроках], что всех буржуа нужно вздёрнуть на фонари».) «Мальчишки из соседних домов ненавидели „домсоветовских“ и при первой возможности их нещадно били». – Приходит НЭП, «обитатели „Националя“ стали… переселяться в комфортабельные квартиры, особняки, принадлежавшие ранее аристократам и буржуазии». В 1921 «предстояло лето в душной Москве»? Так пригласили на дачу под Москвой, в конфискованную усадьбу. А там «всё осталось, как при бывших владельцах». Только ещё огораживали их высокими заборами, ставили охрану у ворот. Комиссарши с детьми начали ездить на лучшие заграничные курорты. – При тогдашней разрухе, нехватке и укрытии товаров – занялись выгодной перепродажей и спекуляцией, «Скупив за бесценок огромное количество мануфактуры у бежавших за границу купцов», тётя Ида и дядя Миша тайно продавали её, стали, «вероятно, самыми богатыми людьми в Москве», – но в 1926 его посадили, на 5 лет, за «экономическую контрреволюцию». В конце НЭПа ему добавили ещё 10 лет лагерей[328].
324
Б. Орлов. Миф о Фанни Каплан // ВМ, 1975, № 2; Г. Нилов. Урицкий, Володарский и другие // Страна и мир: Обществ. – политический, экономический и культурно-философский журнал. Мюнхен, 1989, №6.
325
Николай Коняев. Он убивал, словно писал стихотворение// Дон, Ростов н/Д, 1995, № 10, с. 240—241, 250—252.
326
В.Ф. Клементьев. В большевицкой Москве (1918—1920). М.: Русский путь, 1998, с. 241—245. – Всероссийская Мемуарная Библиотека (ВМБ). Серия: Наше недавнее, [вып.] 3.
328
Д. Азбель. До, во время и после //ВМ, Нью-Йорк, 1989, № 104, с. 192—196, 199, 203, 209, 223, 225—226.