— Шалишь, стерва! Шалишь! Елкин гриб!.. — рычал подшкипер Диамиди. — Попадешься все-таки! Для того крючки и существуют, чтобы попадались!
Наблюдая эту сцену, Смолин услышал рядом тихий голос Солюса:
— Они такие красивые…
— Кто?
— Корифены. И зачем их ловить?
— Но вы же ловите рыб для своих целей.
— Для научных! А это для того, чтобы набить живот.
— Живот тоже чем-то надо набивать.
Солюс кивнул:
— Вы правы. Одно поглощается другим. Закон природы. — Он помолчал. — И все-таки будет грустно, если корифены попадутся…
— Орест Викентьевич! Вы мудрый, многоопытный человек. Скажите, где та грань, которая отделяет пустяковое от настоящего, истинное от химерного, высокое от приземленного? Можете ли вы сказать, где она, эта грань?
Солюс задумчиво взглянул на Смолина, пожевал губами.
— Не задавайте таких вопросов никому, дорогой мой, никто никогда вам на это не ответит. Этот вопрос можно задать только самому себе: где она, та самая грань? Ведь в каждом отдельном случае она разная. У каждого своя. Каждый ее сам пролагает через всю свою жизнь. Для одного пойманная на крючок красавица корифена — это хороший ужин, для другого — погребальный удар колокола. А как известно, если звонит по ком-то колокол, он звонит и по тебе.
— Но вы наверняка уже нашли в жизни эту самую пограничную, все определяющую грань?
— Вот уж нет! — запротестовал академик. — Все еще ищу ее. Все мы ищем ее до последнего своего дня. Я тоже. И буду искать, хотя через месяц мне исполнится восемьдесят и я все отчетливее слышу звон колокола…
К десяти утра оба аппарата были извлечены из морских глубин и торжественно спущены на корму.
Крепышин, бросив на первый аппарат многоопытный цепкий взгляд, деловито определил:
— Ого! Кранты Чуваеву! — И на его лице отразилось откровенное удовольствие.
Достаточно было одного взгляда на аппараты, чтобы понять: эксперимент провалился. Сделанные из специального сплава стекла-иллюминаторы, через которые шло фотографирование абиссальных глубин, оказались раздавленными, как пробитая каблуком ледяная корочка на весенней лужице.
У Золотцева и Доброхотовой, которые стояли в этот момент рядом со Смолиным, был такой вид, будто они, прибыв на свадьбу, оказались на похоронах.
Кто-то из молодых и любознательных надумал потрогать стеклышки в разбитом иллюминаторе аппарата, кто-то даже отважился поинтересоваться у Чуваева, почему, мол, такое случилось, но тот решительно осадил:
— Прошу оставить нас в покое! Дайте нам самим разобраться в своих делах.
— Мы не нуждаемся в сочувствии, — важно поддержал его Кисин.
Чуваев быстро обернулся и с укором взглянул на своего помощника:
— В сочувствии? — обвел собравшихся хмурым взглядом. — Не думайте, что вы присутствуете на поминках. Ничего подобного!
Где-то утомительно стрекотала кинокамера. Шевчик тоже был мобилизован на исторический эксперимент — должен был запечатлеть его на кинопленке для потомков. За шумом мотора своей камеры Шевчик ничего не слышал. Он старательно снимал: море для антуража, палубу судна, людей на палубе, естественно, выделяя среди них Чуваева и Кисина, поднятые со дна марсианские аппараты, детали аппаратов, включая иллюминаторы, раздавленные слепой силой глубин. На иллюминаторах объектив камеры задержался с особым вниманием — вот она, необузданная стихия!
— Черт возьми, да заткнете вы, наконец, свою тарахтелку! — не выдержал Чуваев, метнув негодующий взгляд в сторону кинооператора.
Шевчик взглянул на перекошенное в гневе лицо своего заказчика и растерянно попятился: промахнулся!
Люди стали расходиться. Шагая рядом со Смолиным, Крепышин беззаботно подытожил:
— Как говорил великий комбинатор Остап Бендер, судьба играет человеком, а человек играет на трубе… Или глубина здесь приближается к центру Земли, или просто-напросто старший научный сотрудник Чуваев, протеже самого Николая Аверьяновича, умудрился в довольно глубоком море сесть в еще более глубокую лужу. Скорее всего второе.
Так оно и оказалось. Стекла в иллюминаторах-фиксаторах не выдержали давления водяной толщи в пять километров. Коварная стихия была ни при чем. Аппараты загубила безответственность, махровая, годами взращенная безответственность.