С рейсами в море связано все самое памятное в одинокой жизни Доброхотовой, ей по душе годами выработанный корабельный стиль жизни, нехитрый, но все-таки уют, не столь уж близкая, но все-таки корабельная семья, куда более сплоченная, чем институтский коллектив, там после рабочего дня все срываются домой, а здесь, на судне, и есть твои дом с утра до вечера, и ты не остаешься в одиночестве. Однажды Доброхотова призналась, что готова ходить в рейсы каждый год, тоскует по морю. И конечно, самыми яркими рейсами представляются ей те, что были в молодые годы. В те времена наши исследовательские суда пускали почти во все порты, ходили они на самые дальние широты, приставали к богом забытым землям. Есть что вспомнить!
Обо всем этом Смолину рассказал Крепышин, знакомый с биографиями участников экспедиции. К Доброхотовой он относился с жестокой иронией молодости: «Пережиток. Давно пора сактировать».
Доброхотова допила чай, встала, аккуратно задвинула стул, вперевалку понесла свое грузное тело к двери, и, казалось, даже спина ее выражала обиду.
Смолин грустно смотрел ей вслед. «Пережиток»! А ведь и он когда-то станет таким же «пережитком». Тоже одинок, как серый волк. Только в работе и спасение. И будут новые, уверенные в себе крепышины посмеиваться вдогонку: давно, мол, пора сактировать.
Открыв дверь своей каюты, Смолин застыл в ужасе. На полу плескалась, ходила волнами вода, в ней плавали коврик, ночные тапки и листы бумаги, сброшенные ветром со стола. Иллюминатор был распахнут настежь, и за ним зловеще колыхалась белая грива очередной волны.
Смолин бросился к иллюминатору и с трудом закрыл его на все три зажима. Вот растяпа! Ведь по радио предупреждали! Что же теперь делать? Без тряпки не обойтись! А где ее достать? Он выскочил в коридор и едва не сбил с ног проходившую мимо молодую женщину в яркой кофточке и джинсах.
— Чем вы так озабочены, профессор?
Ну вот, уже и профессор! Он присмотрелся: это же та девушка, которую они с Крепышиным встретили у трапа «Онеги». Уборщица с высшим образованием! Насти, кажется.
Пришлось рассказать о наводнении в каюте.
— Так я у вас сейчас уберу! — радостно воскликнула Настя. — Подождите минуту! Только переоденусь. Негоже, чтобы профессор — и с тряпкой.
Смолин глядел ей вслед со смущением: такая красотка — и вдруг будет ползать с тряпкой по каюте!
Он пошел к себе, сел на стул, поджав ноги, и стал ждать неожиданную помощницу, уныло поглядывая, как по полу перекатываются мутноватые от грязи волны.
Но Настя не пришла. Раздался телефонный звонок, и она с огорчением сообщила, что по пути ее перехватили с камбуза — мобилизовали печь на ужин пирожки, но она обязательно отложит дюжину пирожков специально для профессора, самых поджаристых.
— Хотите, прямо в каюту принесу? Тепленькие! А за уборку не беспокойтесь. К вам сейчас придет Гаврилко, ваша коридорная.
Женя Гаврилко пришла через несколько минут с огромной тряпкой в руках. Вид у нее был мрачный.
— Что такая хмурая? — поинтересовался Смолин. — Нездорова?
Она молчала, стоя перед ним с опущенной головой и комкая в руках тряпку.
— Обидел кто? Или по дому скучаешь?
— Скучаю… — выдавила из себя и так горько вздохнула, что у Смолина дрогнуло сердце. — Зря пошла в этот рейс.
— Это почему же?
Она подняла на Смолина доверчивые глаза.
— Народ здесь такой… Просто ужас!
Смолину сразу припомнился таможенный досмотр в порту и чернявый с нагловатыми глазами, который привязывался к Жене.
— Пристают?
— Ага! — призналась Женя. — Он говорит, будто здесь положено, чтобы я была с кем-то одним, говорит, «женой на рейс»… А девчонки смеются: посмотри на себя в зеркало — шмакодявка! Шанс упускаешь. Может, единственный в жизни.
У Жени в глазах дрожали слезы.
— А мне не нужен этот шанс! И чего он ко мне привязался! — уже совсем по-детски всхлипнула она.
Смолин почувствовал отеческую нежность к этой худенькой, беззащитной девчонке.
— Ты вот что, Женя: гони его! Если нужно — дерись, и ничего не бойся, а будет приставать — скажи мне, я его быстро отважу. Обещаешь?