Но сейчас боцман пребывал в унынии. Наверное, ему порядком надоело таскаться за Шевчиком с тяжелой аппаратурой.
Шевчик издали увидел Смолина и Крепышина, бросился через улицу, заставив идущие автомобили притормаживать.
— Вы-то как раз мне и нужны! — закричал он во все горло.
Можно было подумать, что случилось нечто чрезвычайное. Впрочем, так оно и было, по словам Шевчика. Он начал съемки большой политической ленты, уже сработаны кадры на окраине города, где расположены утопающие в садах виллы богачей, только что взят компактный сюжетик с буржуйскими лимузинами, но самое главное впереди. В городе есть улица имени Пальмиро Тольятти. «Представляете! — Шевчика переполнял энтузиазм. — Да, да, названа в честь итальянского коммуниста! И вполне приличная новая улица!» Он уже был на ней, взяты общие планы. Но теперь нужен оживляж, так сказать, человеческий материал.
— Люди! Люди требуются! Трудящиеся! Помогите мне объясниться с трудящимися! Я пытался, но они почему-то не понимают. Странный народ! Во всем мире Шевчика понимали, а здесь только глаза таращат.
Отказать ему было трудно, хотя Смолину претил весь этот киноажиотаж.
— Я вас тоже обязательно сниму, — поспешил пообещать Шевчик, почувствовав его колебания. — Обязательно! Не сомневайтесь!
— Нет уж, увольте! Помочь — помогу, а в киноартисты не собираюсь!
Предприятие, задуманное Шевчиком, выглядело нелепо и смешно. На улице Тольятти он приставал к редким прохожим со своим «Ду ю спик инглишь?», почти никто из встретившихся по-английски не говорил, а тот, кто вдруг оказывался с английским, ответом своим приводил кинооператора в смятение, потому что, кроме одной английской фразы, Шевчик ничего не мог сказать и продолжал разговор уже по-русски, громко крича и размахивая руками.
Прохожие, пожимая плечами, уходили — к шальным иностранцам итальянцы привыкли. Крепышин стоял в сторонке и хохотал, довольный очередным бесплатным развлечением. Смолин тоже не вмешивался, и Шевчик обиделся:
— Ну почему вы не хотите мне помочь? Ведь так просто остановить кого-то: минуточку, сеньор, один к вам вопросик. Ну, пожалуйста, найдите мне кого-нибудь!
Смолин покачал головой:
— Нет уж, увольте! Своих героев ищите сами. А в переводе, так и быть, помогу.
Двоих Шевчик все-таки подцепил. Молодой парнишка, по виду студент, подтвердил, что действительно говорит по-английски.
— Ну и что я должен спрашивать? — нехотя отозвался Смолин.
— Спросите что-нибудь такое… Что-нибудь про борьбу за мир. Спросите, как он относится к угрозе войны.
Парень спокойно ответил, что он за мир и против войны, но поинтересовался у Смолина, кто этот человек с киноаппаратом, и, узнав, сниматься наотрез отказался:
— В эти игры не играю. Такое мне может боком выйти. — И ушел.
Шевчик недоумевал:
— Говорит, что против войны. Вроде бы прогрессивный. А выходит, контра!
Другой киногерой оказался покладистее.
— Сей руссо! — Он быстро протянул Смолину руку и крепко пожал. Потом ткнул себя пальцем в грудь и весело сообщил: — Коммуниста!
И громко расхохотался, довольный неожиданностью этой примечательной встречи, — сошлись два единомышленника из разных стран, которые еще минуту назад и не знали о существовании друг друга. Разве не удивительно!
Шевчик чуть не прыгал от восторга, суетился, выбирая подходящую точку, приложив камеру к щеке, кричал:
— Еще раз! Еще раз пожмите ему руку. Мне дубль нужен! Дубль!
Смолин выругался про себя, но, изобразив улыбку, снова пожал руку итальянцу. У того были жесткие, с грубой кожей пальцы, и Смолин подумал, что он из рабочих.
Шевчик подскочил ближе, пригнулся.
— Еще разок. Теперь второй дубль, крупным планом. Внимание! Повтор!
— Подите вы к черту! — спокойно отозвался Смолин, не глядя на Шевчика и продолжая улыбаться итальянцу.
Тот тараторил по-своему, вскидывал руки, словно перед ним была целая толпа, похохатывал, а Смолин покорно вторил ему:
— Си, компаньо, Си!
Шевчик бросил умоляющий взгляд в сторону Гулыги.
— Коля! Может, ты пожмешь? Пожми ему руку! Ну!