— Но их наука к подводным горам отношения не имеет. Так же как и занятия Чуваева.
— Верно, верно! — охотно согласился Золотцев. — Однако тут, голубчик Константин Юрьевич, дипломатия. Все надо учитывать. Все!
«А ведь Золотцев в самом деле похож на дипломата. Повернись судьба иначе — был бы послом. Вполне подходящим послом в какой-нибудь маленькой африканской стране. Послам, говорят, прежде всего требуется благоразумие», — подумал Смолин, а вслух сказал:
— Здесь, уважаемый Всеволод Аполлонович, вам сразу надо решить, чем вы хотите заниматься на Элвине: наукой или дипломатией. Для пользы дела я готов свое место уступить.
— Американцу?
— Чайкину.
Целый день «Онега» ходила галсами, ощупывая приборами вершину подводной горы, — ее ориентир, оранжевое туловище буя было то с правого борта, то с левого. Почти все отряды включились в дело — работа нашлась для большинства. Один лишь Смолин чувствовал непричастность ко всеобщей мобилизации сил. От спуска в «Поиске» отказался в пользу Чайкина, другого дела пока не было, кроме собственных расчетов. Сиди себе да марай бумагу, наверстывая упущенное. Он не вылезал из-за письменного стола целый день. В кают-компании завтракал и обедал в одиночку — Клифф где-то пропадал, должно быть, налаживал свою портативную радиостанцию, по которой им предстояло держать связь с американскими кораблями науки, идущими на встречу с «Онегой». На ужин пришел чем-то озабоченный, ткнул вилкой в непонятное ему блюдо под названием «плов», сунул кусок баранины в густые заросли, где прятался его рот, медленно, без аппетита пожевал. Поднял на Смолина рассеянный взгляд.
— Ты чем-нибудь расстроен, Клифф?
Клифф дожевал кусок и спокойно — даже перемены в настроении не мешали американцу говорить сугубо деловым тоном, употребляя наименьшее количество слов, — ответил:
— Некоторым образом.
— У тебя на «Онеге» возникли какие-то проблемы? — Смолин подумал, что американец огорчен тем, что его не включили в список на погружение в «Поиске».
— Проблемы возникли. Но не на «Онеге».
По его тону было ясно, что в подробности вдаваться не намерен. Может быть, что-то узнал во время своей первой связи с «Маринером», головным судном отряда, который уже вышел из Норфолка для встречи с «Онегой». И что он там узнал?..
Сегодня даже Чайкин не нашел времени заглянуть в каюту Смолина, и тому казалось, что все на судне смотрят на него осуждающе, как на бездельника, на «белую кость», которая чурается повседневной работы. В Москве в институте он не один был на положении «мыслителя», как называли ведущих институтских теоретиков. А на «Онеге» Смолин в одиночестве. Поэтому у всех на виду. И куда ни сунется, всюду вроде бы липший. Лишним оказался однажды ночью на метеопалубе для Лукиной и Файбышевского, лишним для Жени Гаврилко со своим советом «драться», лишним для беглеца-марокканца…
С давних времен Смолин привык работать по ночам, когда никто не может помешать, приучил себя спать мало, ему и шести часов достаточно. Из-за этой привычки и вынужден порой бродить по судну, как лунатик, в поисках собеседника.
Вспомнил, что сейчас на магнитометре, должно быть, дежурит Чайкин — его снова сюда назначили в связи с работами на полигоне. Заглянуть, что ли, к нему?
Вместо Чайкина дежурила незнакомая Смолину молодая светловолосая женщина.
— Андрея сегодня здесь не будет, — сказала она. — Ему завтра спускаться в «Поиске». Отсыпается.
Женщина сидела перед аппаратом, в окошке которого медленно двигалась белая бумажная лента, рассеченная линиями, сделанными самописцем.
Маленький радиодинамик, стоящий рядом с регистрирующим аппаратом, похрипел, кашлянул и выдавил из своей воронки с вялым безразличием:
— Внимание на эхолоте и магнитометре! Ноль два тридцать шесть. Завершаем сорок третий галс…
Прошли короткие минуты, и динамик сонно обронил:
— …Ноль два тридцать девять. Легли на сорок четвертый галс.
Женщина снова взяла карандаш и обозначила на ленте в аппарате время и номер очередного галса.
— Нудная работа! — от души посочувствовал Смолин. — И давно вы этим занимаетесь?
— Это моя шестая экспедиция.
Смолин заметил приставленную к аппарату цветную фотокарточку. С нее внимательно и весело вглядывались в пространство лаборатории три удивительно похожих друг на друга лица — с одинаковыми маленькими носиками, одинаковыми прядками светлых волос, упавшими на бровь, — мужское, женское и детское.