– Видишь ли, человечество, как, впрочем, и любое другое сообщество, делится на ведущих и ведомых примерно в пропорции двадцать на восемьдесят,– Ворон задумчиво посмотрел в огонь и невесело улыбнулся. – Ведущие тоже неоднородны. Примерно половина из них – это эгоисты, а другая половина – альтруисты. Деление, конечно, грубое и условное, его следует воспринимать только как модель. Альтруистов не нужно стимулировать на благородные поступки, им доставляет удовольствие помогать, оберегать, делиться, а эгоистам, соответственно, нравится доминировать, отнимать и унижать. И тут ничего не поделаешь, ведущие не поддаются влиянию.
– А как же ведомое большинство? – поинтересовался я.
– А большинство человечества как глина, из которой грамотный гончар может вылепить любой сосуд,– Ворон поднял на меня печальные глаза. – Если внушить людям, что они – герои, то они бесстрашно пойдут на баррикады и будут самоотверженно сражаться за чьи-то идеалы. А если в обществе доминирует индивидуалистическая идея, то люди будут идти по головам ради власти и богатства. Ведь если жизнь у тебя одна, и ты в ней самый главный, то это же так естественно стремиться урвать от жизни как можно больше удовольствия.
– Зря ты это про тупых людишек, готовых умирать за чужие идеалы,– я даже слегка обиделся. – Я, между прочим, тоже служил и был в горячих точках. Случалось попадать в переделки, когда смерть была совсем рядом.
– И за что же ты сражался в этих горячих точках, Лис? – насмешливо скривился Ворон.
– За Родину,– с вызовом заявил я,– за свою страну.
– А что ты понимаешь под этими громкими словами? – учитель покачал головой, словно я сморозил какую-то глупость.
– Наверное, это звучит абстрактно,– вынужденно согласился воин света,– но один мой сослуживец погиб за эти абстракции. И если бы пришлось, я бы тоже отдал за них свою жизнь.
– А зажравшиеся бюрократы входят в твоё понятие Родины? – ехидно поинтересовался мой лукавый гуру. – А олигархи и их жёны с любовницами? А малолетние обкуренные мажоры на майбахах, сбивающие старушек на переходах? Нет, Лис, ты сражался не за абстракцию, а за своих товарищей, за своих близких и друзей. Всё очень конкретно. И это правильно.
– Ладно, уел,– я с досадой кивнул. – Так значит, я – ведомый, а ты – мой ведущий?
– Я тоже ведомый,– по губам Ворона скользнула горькая улыбка. – Мне приходится быть учителем, постоянно сохранять осознанность, чтобы не выпасть из роли, но по-настоящему я был счастлив только тогда, когда был твоим учеником, Лис. А для тебя быть учителем – это и есть настоящее призвание. Ты это и сам скоро поймёшь, недолго уже осталось.
2 мая
В последнее время я всё чаще задаю себе вопрос, зачем я веду эти записи. Началось всё, понятное дело, просто от скуки, потом стимулом к графоманству послужила просьба Ворона. Тогда он объяснил своё желание иметь письменное изложение нашей общей концепции мироздания и описание практик необходимостью сохранения этих знаний для своего друга и попутчика на пути к истине. Когда выяснилось, что этим попутчиком являюсь я сам, мне не раз приходила в голову мысль оставить эту писанину. Даже было забил на это дело почти на целый месяц. Ну действительно, для кого я стараюсь? Однако Ворон аккуратно и настойчиво вернул меня на писательскую стезю.
Зачем ему это нужно теперь, вообще непонятно. Кто станет это читать? Всё, что нужно, я и так помню, и, если придётся принять эстафету от моего учителя, записи мне не понадобятся. Ника читать мои тетрадки тоже не будет, для неё познание никогда на было целью жизни, как и для большинства представительниц прекрасного пола. Женщины предпочитают общаться с мирозданием на чувственном уровне, они познают мир не концептуально, а на собственном опыте. Наверное, в этом и заключается великая тайна женской природы, которую нам, мужикам, никогда не постичь. Нет, я вовсе не утверждаю, что мы все бесчувственные чурбаны, мы тоже пользуемся эмпирическими методами познания, но всё-таки интеллект для нас всегда является приоритетным инструментом.
Каждый раз, когда заканчивается очередная тетрадка, я обнаруживаю новенькую на моём любимом верстачке, где я обычно работаю над записками. Откуда эти тетрадки берутся, не составляет никакого секрета, это Ворон для меня старается. Отчего-то для него мои записи очень важны, важнее, чем для меня самого. Впрочем, тут я лукавлю, я уже так втянулся, что писательство превратилось для меня в обязательный атрибут островного существования, что-то среднее между охотой и колкой дров. Не удивительно, что при виде чистой тетрадки у меня начинается писательский зуд, прям-таки условный рефлекс, как у собачек Павлова.