– Ворон, что у тебя на уме? – я остановился и повернулся к нему лицом.
– Ты совсем перестал задавать вопросы, Лис,– учитель задумчиво посмотрел на бегущие по небу облака,– похоже, ты из ученика превращаешься в учителя. Моя миссия закончена.
Это прозвучало вовсе не как упрёк, скорее, это была просто констатация факта, мол, принимай эстафету, парень, я и так две смены отпахал, пора на покой. В общем-то, в последнее время подобные заявления перестали быть редкостью. Ворон уже даже не намекал, он говорил о своём скором уходе буднично и открыто. Похоже, сам он не видел в своей смерти ничего трагического, скорее, наоборот, ему не терпелось насладиться своим новым амплуа – стать моим учеником. А меня будто кто схватил за горло, представить себе, что Ворон умрёт, мне было мучительно больно. И никакие рациональные соображения тут не помогали. Поэтому я на автомате включился в игру, стараясь продемонстрировать моему гуру, что без него никак.
– У меня миллион вопросов,– безапелляционно заявил кандидат в учителя,– просто ты в последнее время что-то не в духе.
Ворон бросил на меня насмешливый взгляд, но спорить не стал, просто кивнул, мол, задавай свои вопросы.
– Тебе не кажется, что в нашем мире творится нечто странное,– начал я издалека. – Если смерть делает многих безвольных овец снова свободными людьми, то пастухам следовало бы позаботиться о том, чтобы их овцы пореже умирали. Ведь им, наверняка, приходится прилагать немалые усилия, чтобы загнать перевоплотившихся людей обратно в стадо. Но они словно нарочно стараются нас угробить. Войны не прекращаются ни на один день, вода и пища отравлены химией, в городах некуда деться от всевозможных излучений, а тамошним воздухом скоро можно будет дышать только в противогазе. Они что, совсем с ума посходили? Или просто не понимают, как работает перевоплощение?
– Это люди не понимают, как оно работает,– Ворон пренебрежительно хмыкнул,– а для пастухов это не тайна. Только ведь им рабы нужны не сами по себе, мы представляем для них ценность вовсе не в качестве рабочей силы.
– А что им тогда нужно? – я уже заинтересовался по-настоящему, а не для того, чтобы тупо потрафить учителю. – Чего они ищут у нас на земле? Золото?
– Да, золото, только не металлическое,– пояснил учитель. – Им требуется такая валюта, которая ценится в любом проявленном мире – человеческая жизненная сила.
– Они действительно людей режут как скот?! – от возмущения я едва ни подавился.
– Жизненная сила – это не кровь и кости,– учитель снисходительно улыбнулся,– это энергия, которая выплёскивается вместе с сильными эмоциями. Вот пастухи и заставляют нас эмоционировать. И самой деликатесной для них является энергия нашего страдания. Насильственная смерть или смерть от мучительной болезни даёт наиболее мощный энергетический выброс. Так что пастухам выгодно время от времени прореживать своё стадо.
– Так нас убивают ради самого момента смерти? – я недоверчиво посмотрел на учителя. – Как-то это нерационально. В течение жизни можно выкачать гораздо больше энергии, чем за короткий момент умирания.
– Ты правильно сомневаешься,– Ворон одобрительно кивнул. – Наши предсмертные страдания для пастухов – всего лишь дополнительный бонус, хоть и довольно весомый. Главное в другом. Вот скажи мне, Лис, что происходит с памятью человека, когда он оказывается в мире посмертия? Вызывает ли перезагрузка ума полное стирание всей информации?
Такая резкая смена темы выглядела совершенно неестественно и поэтому заставила меня на минуту задуматься. Впрочем, вопрос был довольно простой.
– Информация никуда не девается,– уверенно заявил я,– она ведь хранится не в уме, а в сознании. Думаю, при перезагрузке нарушаются наработанные связи, и ум утрачивает доступ к архиву.
– Полностью утрачивает? – учитель ехидно улыбнулся. – Ум прям превращается в чистый лист, так, по-твоему?
На это вопрос я уже однажды нашёл ответ, и Ворону это было хорошо известно. Однако он решил сделать акцент именно на этом моменте, да к тому же каким-то образом связал его с причиной, по которой пастухи регулярно убивали овец своего стада. А может быть, и свободных людей тоже. И эта связь была мне непонятна.
– Видимо, остаётся последняя проявленная картинка реальности,– неуверенно пробормотал я.
– Вот именно,– обрадовался учитель. – Теперь тебе понятно, зачем мы должны умирать в страданиях?