Пройдя внутрь церкви, Коффин протянул руку Ариосто.
— Buongiorno, Claudio. Come va?[18]
— Габриэль! Какими судьбами? Вы услышали слово «Караваджо» и нашли нас по нюху? — приветствовал его Ариосто, пожимая протянутую руку.
— Вообще-то говоря, компания, на которую я сейчас работаю, не горит желанием раскошелиться, — на безупречном итальянском произнес Коффин, указывая большим пальцем в сторону алтаря.
— Вы имеете в виду страховку? Ничего удивительного, — отозвался Ариосто, моментально настораживаясь.
— Не волнуйтесь, Клаудио. Я не буду вам мешать. Мы же оба хотим одного — чтобы над этим алтарем не было пусто.
— Я не об этом подумал. Просто любопытно, сколько это стоит… хотя вы, конечно, не имеете права говорить. Правда, раньше вас это не останавливало…
Коффин посмотрел на алтарь и перевел взгляд на смущенного отца Аморозо.
— Я действительно не имею права об этом говорить.
— Ничего страшного, — небрежно бросил Ариосто.
Слегка обескураженный отказом, детектив стал теребить цепочку от часов, лежавших в правом кармане пиджака. Он был, как всегда, в безупречно сшитом дизайнерском костюме с подобранными в тон рубашкой и галстуком.
— Конечно, если ее оценили больше чем в сорок миллионов евро, они будут иметь бледный вид, — чуть улыбнувшись, предположил Ариосто.
Но лицо Коффина осталось непроницаемым. Он улыбнулся и покачал головой.
— Вы уже что-нибудь обнаружили?
— Копаем со вчерашнего дня. Но пока еще многого не хватает.
— Я заметил, — сказал Коффин. — Не хватает картины над алтарем.
— Остроумно. Мне вас очень недоставало. Вы по-прежнему читаете лекции?
— Да. Не могу без академии. И потом, надо же как-то сводить концы с концами.
— А ваше коллекционирование…
— Виновен без снисхождения, — улыбнулся Коффин, крутя зонтик. — Вы не возражаете, если я…
— Делайте, что считаете нужным. Мы здесь ничего не трогали. Если что-то найдете, дайте нам знать.
— Разумеется.
— Мы должны помогать друг другу, — заявил Ариосто, вручая Коффину папку. — С каждым годом количество краж сокращается, но все же в прошлом году у нас их было около двадцати тысяч, и это только в Италии. Я завален работой. И надеюсь, что вы…
— Конечно, конечно.
Коффин открыл папку. Внутри была информация, касающаяся украденной картины: цветные фотографии, описание холста и рамы, статистические данные, перечень владельцев. Довольно необычный — за все время существования картины у нее имелся только один владелец. Там же лежала фотокопия рукописного текста, датированного 1720 годом, часть которого была выделена и гласила: «Благ., Мик. Мер. да Карав., 1598, 120 ск». Текст этот представлял собой перечень имущества церкви Святой Джулианы в Трастевере, составленный при назначении нового священника. Картина «Благовещение», написанная Караваджо, была приобретена храмом в 1598 году непосредственно у художника за сто двадцать скудо.
«Интересно, сколько это на современные деньги?» — подумал Коффин. Клод Лоррен, живший всего тридцатью годами позже, получал за каждую картину примерно четыреста скудо, что являлось максимальной платой художнику в те времена. Караваджо был не менее знаменит, но постоянно испытывал финансовые затруднения и вел судебные тяжбы, поэтому получал значительно меньше. Ему все время требовались средства, и этим объяснялась столь низкая плата за картину. Он соглашался работать за любые деньги.
Коффин вынул из папки одну из цветных фотографий. По меркам самого Караваджо, не самое лучшее его произведение, но все равно картина была прекрасна. На ней изображались архангел Гавриил и Дева Мария. Согласно Новому Завету, Благовещение — это момент, когда Господь посылает к Марии архангела с благой вестью, что она родит Сына Божьего.
Благовещение и распятие — два наиболее часто изображаемых библейских сюжета, которые трактуются в соответствии с установленными канонами. Юная Мария смиренно молится над книгой Ветхого Завета. Она удивлена появлением архангела Гавриила, передающего ей послание Божие в словесной форме или в виде лучей, исходящих из его уст. Из верхнего правого угла картины на них смотрит Бог Отец, от которого часто исходит луч света, падающий на живот Марии. Иногда по этому лучу спускается младенец Христос или голубь. Это всегда казалось Коффину несколько странным. Младенец словно едет на лыжах. Как может нерожденный младенец совершать подобные пируэты? Хотя Сыну Божьему, вероятно, по силам любой вид спорта.