Никто не может обвинить меня в расовых предрассудках. Для меня совершенно не играет роли, какого цвета у человека кожа, к какой расе он относится или какую религию исповедует. Люди для меня всегда люди, а вот марсиане — какие-то предметы. По моим представлениям, они Даже и не животные. Если бы пришлось выбирать, я скорее согласился бы, чтобы со мной все время жил дикий боров, чем марсианин. И то, что их свободно пускают в рестораны, посещаемые людьми, кажется мне совершенно возмутительным. Но, к сожалению, существует Договор: что с ним сделаешь?
Когда я входил в бар, этих четырех здесь не было — я бы их непременно учуял. По той же самой причине их не могло быть здесь и несколько минут назад, когда я подходил к дверям и обратно, имитируя походку космонавтов. Теперь они были здесь, стоя на своих подставках вокруг стола и пытаясь подражать людям. Хоть бы кондиционеры работали лучше!
Даровая выпивка передо мной не очень-то соблазняла — просто хотелось дождаться своего нового знакомого, вежливо поблагодарить и уйти. Тут я внезапно припомнил, что уходя, он бросил пристальный взгляд в сторону все тех же марсиан. Может быть, его уход был как-то связан с ними? Я взглянул снова, пытаясь определить, наблюдают они за нашим столиком или нет, но разве можно сказать, куда смотрит марсианин и о чем он думает? Кстати, это мне тоже у них не нравится.
Несколько минут я сидел, вертя в руке стакан и теряясь в догадках, что же могло случиться с моим космическим приятелем. Были все основания предполагать, что его радушия и гостеприимства сможет хватить и для обеда, а если мы станем друг другу достаточно “симпатико”, мне может перепасть и небольшой денежный заем. Потому что перспективы мои были самые никудышные — могу признаться честно! Последние два раза, когда я пытался дозвониться до своего агента, его автосекретарь просто записывал мое предложение на пленку, и если у меня сегодня не окажется монеты для подкормки ненасытной двери номера, то мне негде будет переночевать… Вот как низко упали мои акции: дожил до того, что вынужден жить в автоматической комнатушке.
В самый разгар этих грустных терзаний меня тронул за локоть официант.
— Вам звонят, сэр.
— А? Спасибо, приятель, принесите, пожалуйста, аппарат сюда, к столу.
— Очень жаль, сэр, но его сюда принести нельзя. Это прямо по коридору, кабина номер двенадцать.
— Вот как. Ну, спасибо, — ответил я, стараясь придать голосу побольше искренности, раз уж было нечего дать ему на чай. Огибая столик марсиан, я попытался держаться от них подальше.
Теперь я понял, почему нельзя было принести аппарат к столику: № 12 был кабиной повышенной безопасности, защищенной от подглядывания, подслушивания и многого другого. Изображения не было, и оно не появлялось и после того, как я закрыл за собой дверь. Экран оставался молочно-белым до тех пор, пока я не сел, и мое лицо не оказалось напротив передающей камеры, только тогда молочная пелена экрана растаяла, и я увидел лицо своего приятеля-космонавта.
— Прошу прощения, что побеспокоил, — быстро сказал он, — но я очень торопился и не мог объяснить всего. Я хотел бы попросить вас сейчас же прийти в комнату номер 2106 в отеле “Эйзенхауэр”.
Объяснять он ничего не стал. “Эйзенхауэр” — такое же неподходящее для космонавтов место, как и “Каса Маньяна”. Я почувствовал, что пахнет паленым. В самом деле, не будешь же приглашать первого встречного из бара в свой номер, да еще так настойчиво — по крайней мере, если он одного с тобой пола.
— А зачем? — спросил я.
Лицо космонавта приняло вид человека, который привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно: я изучал его с профессиональным интересом — это выражение довольно-таки сильно отличается от выражения гнева. Оно напоминает грозовую тучу, набегающую перед бурей. Впрочем, он быстро взял себя в руки и спокойно ответил:
— Лоренцо, у меня нет времени объяснять. Вам нужна работа?
— Вы собираетесь предложить мне работу по профессии? — медленно спросил я. Какое-то мгновение мне казалось, что он предлагает мне… Ну, в общем, вы понимаете — работу. До сих пор мне удавалось хранить профессиональную гордость, невзирая на камни и стрелы неистовой судьбы.
— Конечно же, по профессии, — торопливо сказал он. — Причем требуется актер самой высокой квалификации.
Я постарался, чтобы чувство облегчения никак не проявилось на моем лице. То, что я согласился бы сейчас на любую профессиональную работу, было сущей правдой — я бы с удовольствием исполнил хоть роль балкона в “Ромео и Джульетте” — только зачем показывать свою заинтересованность? — А какого рода контракт? — спросил я. — У меня много предложений.