Курсант одиноко вышел из спортзала наружу. Далекое солнце, ощупывая местность, настырно пробивалось сквозь вечные московские облака. Курсант купил в ларьке мороженое-эскимо, зашагал с ним вдоль площади Воровского, спустился в ближайший подземный пешеходный переход и где-то там далеко, прихрамывая, пошел по направлению к международно светящейся букве «М». Которая во всем мире означает либо закусочную «Макдональдс», либо мужской туалет и только в городе-герое Москве — нечто совсем другое, третье. Навстречу курсанту массово попадались скромно одетые, отдельно взятые, но коллективно суетливые трудящиеся москвичи, пенсионеры и гости столицы. Из чужого открытого окна сквозь шум общественного транспорта бесстрашно прорывались грозные грозовые звуки вечно модного марша строителей коммунизма «Сегодня мы не на параде…».
Над столицей дымилось солнце цвета пережжёного кофе.
ЧМО-2
Говорят, что на зоне аббревиатура «ЧМО» переводится как Человек Морально Опустившийся. Так окликают арестантов, которые перестали следить за собой, потеряли надежду, впали в апатию. В подмосковном городе Реутов стояла знаменитая ОМСДОН — дивизия им. Дзержинского двойного подчинения и не было других спецзон. Однако, как и всякий приличный русскоязычный городок, Реутов тоже мог похвастаться чем-то вроде своего пенитенциарного учреждения, а именно — прекрасной психиатрической больницей.
Фёдор Андреевич Ступин был отправлен туда на принудительное лечение прямо с комсомольского собрания поточного бюро факультета. На собрании он заявил, что категорически не согласен с миролюбивой внешней политикой партии и правительства в отношении развивающихся стран. После чего подошел к секретарю бюро Пестикову и ткнул его прямо в доброе, раскормленное, улыбающееся лицо своим неплотно сжатым левым кулаком. И тихо добавил что-то совсем антисоветское. Секретарь бюро сразу же перестал улыбаться и скорбно схватился за своё поврежденное лицо обеими руками. Комсомольцы испуганно закудахтали, как куры, послетали со своих насестов и дружно повалили Фёдора на пол. Кто-то побежал звонить в милицию. Кто-то помчался стучать в деканат. Юлька Подберезова громко визжала о предельной недопустимости чьего-то там возмутительного поведения. Лысоватый куратор из парткома радостно-озабоченно чирикал обгрызанным мягким карандашиком в своей чёрной записной книжице. Переполох получился большой. Но это было так давно, что многие детали события уже напрочь стерлись из памяти народной.
Как очевидный факт, Фёдор Ступин, политически несознательный студент-хулиган второго курса, сидел сегодня на скамейке и, вполне широко раскинувшись, грелся на утреннем весеннем солнышке. Главврач Рудинштейн иногда разрешал ему, как «сознательному больному», по воскресеньям выходить на самостоятельную прогулку на крыльцо корпуса ЧМО-2 (Части Медицинской Отдельной номер два). На скамейке рядом с ним, держа в руках невнятную мятую книжонку, пристроился доморощенный философ, оккультист и, по совместительству, контактер по имени Митрич и по прозвищу Вселен Вселеныч. Безобидный старикан был круглосуточно занят — принимал космические сигналы с висящей где-то на геостационарной орбите станции инопланетян-пришельцев. По его словам, гости из космоса потеряли Митрича на Земле много-много лет назад, и теперь безуспешно пытаются его найти и поскорее забрать обратно к себе.
— Мы крайне мало знаем о многомерном пространственно-временном континууме, — неторопливо начал свою речь Митрич, поправляя самодельные радионаушники, аккуратно сделанные из медицинской ваты, — и, вследствие ограниченности нашего достоверного знания, не можем судить о пределах возможного в принципе.
— Так заберут они тебя сегодня или нет? — лениво ответил студент Ступин.
— Это зависит от многих факторов, — Митрич почесал голую ногу под сиреневым больничным халатом и задумчиво поглядел на огромные сосульки под крышей. — Например, от моей личной вовлеченности в поток сегодняшних событий. Вы тут все собрались прожженые материалисты… дальше телевизора, манной каши в тарелке и передачи от родственников никакой объективной реальности не видите. В то время как личное биополе человека, достигая определенной силы, иногда напрочь меняет эту вашу чертову реальность. И вокруг человека временно создается локальная природная аномалия — размером примерно два на два на полтора метра.
Митрич широко развел руками в стороны, очевидно показывая размер своей личной аномалии, и запрокинул голову вверх, по привычке вглядываясь в голубое весеннее небо. Его плохо подстриженная борода воинственно торчала вперёд, и в ней явственно виднелись остатки вчерашнего завтрака. Говорят, что когда-то Митрич был доцентом провинциального ВУЗа, потом по партийной путевке преподавал основы материализма и научного коммунизма в швейном ПТУ. Однако, после вдумчивого и многолетнего ознакомления с запрещенной зарубежной самиздатовской литературой категорически поменял профиль своих занятий, и вскоре стал ещё одним сознательным больным ЧМО — безобидным стариком Вселенычем. Без малейших признаков родственников, друзей и единомышленников на воле.
— А ты сам-то веришь в своих пришельцев, Митрич, — с некоторым интересом покосился на него Фёдор Ступин, — или это только они — в тебя?
— Вопрос веры — это самый фундаментальный вопрос мировоззрения и мироздания… — Вселеныч гордо разогнул указательный палец и ткнул им в окружающее собеседников нехитрое больничное мироздание.
Ступин посмотрел вдоль пальца, куда было указано, и обнаружил, что в этот момент недалеко от крыльца ЧМО-2 показалась дежурная нянечка в телогрейке поверх белого халата. Она терпеливопривычно тянула на детских санках два огромных деревенских жестяных бидона с масляными надписями «каша» и «компот» на боках. Санки то громко шкрябали по протаявшему на весеннем солнце асфальту, то уверенно катились по больничным мини-сугробам.
— Ну вот и завтрак, — обрадовался Ступин.
Митрич в ответ насупился, медленно закрыл глаза и вытянул напряженные руки вперёд с широко растопыренными то ли по методу доктора Рудинштейна, то ли интегральной йоги Ауробиндо Гхоша, пальцами. Его дыхание замедлилось. Он, казалось, быстренько, по-стариковски вздремнул.
— Ребята, помогите мне бидоны на крыльцо занести, — послышался скрипучий голос нянечки. — Уж больно тяжелы…
Студент Ступин с готовностью ринулся по ступенькам вниз, спортивно схватил бидон с компотом за обе дужки, рванул его вверх, как диковинной формы штангу, и сделал пару шагов. После чего поднял голову на Митрича, надеясь на его моментальную солидарность и поддержку. В ту же секунду бидон тяжело и спонтанно вырвался из его рук и с нарастающим грохотом покатился по ступенькам, щедро извергая охлажденные компотные сокровища во все стороны.
Вселен Вселеныч, неотрепетированно покачиваясь в сидячем положении, висел в воздухе над скамейкой, примерно в двадцати сантиметрах над своими копеечными стариковскими очками, мирно лежащими непосредственно под ним. Снизу были отчетливо видны его не очень чистые ноги в рваных румынских носках, а также желтоватые подошвы огромных безразмерных больничных тапок. Полы его халата слегка развевались на сквозняке. Лицо Мит-рича излучало беспредельный покой и волю. То есть — что-то вместо счастья.
— Ай! Ох! — перекрестилась и громко запричитала нянечка, хлопотливо догоняя катящийся бидон. — Руки твои кривые! Сколько компоту зазря испортил!
Ступин ошарашенно поднялся через три ступеньки вверх, к Митричу, и несмело потрогал его за плечо. Старичок медленно и как-то прозрачно опустился вниз — прямо на свои скорбно хрустнувшие очки. И открыл глаза.
В глазах его мелькнуло лукавое.
Судьба офицера
В малом актовом зале для торжественных собраний Высшей Школы КГБ на сцене был установлен государственный флаг СССР и длинный стол для офицеров-преподавателей, партийного руководства и почётных гостей. Начальник ВШ генерал-лейтенант Аристотель Каинович Ендукидзе, маленький невзрачный человечек с водянистыми глазами, позванивая орденами и медалями, читал речь в микрофон, и его слова, подобно БТХВ удушающего действия фосгену, сладковато распространялись над притихшим залом: