— А с другой стороны, и внешность, и все остальное… — раздумчиво произнес продюсер. — Самое смешное, паренек-то, как я заметил, спортивный. Пластика, опять же, какая-никакая.
— Сейчас я ему пару капель налью, пусть размякнет, потом попробуем и остальное, — Кацман обвел взглядом купе. — Ага, ноут наш бегун, выходит, с собой не взял. Отлично. Там и клипы, и записи остались. Нужно этого потихоньку к завтрашнему концерту приготовить.
— Главное, чтобы он пару-тройку характерных жестов… — Кацман усмехнулся, — "вспомнил", да еще вступительное слово выучил. Усе должно быть реалистично… Поскользнулся, упал… потерял сознание… — прохрипел он, неловко пародируя Папановский голос.
Продюсер, у которого от нервотрепки, наложившейся на легкое похмелье, заболела голова, поморщился: — Знаешь… пойду я в ресторан. Поправлюсь.
— Ага… А я, значит, с ним… мучайся. Жук ты, Слава, — криво усмехнулся Кацман, но, заметив что дверь в туалет наконец распахнулась, оборвал себя.
— Ох… епт… — вырвалось у него, когда паренек приблизился. Теперь, с чисто вымытыми, зачесанными наверх волосами, выбритый, в новом костюме, тот смотрелся настоящим двойником пропавшего исполнителя.
— А ведь, и правда, похож… — прошипел Кацман сквозь зубы, обращаясь к напарнику по шоу-бизнесу. — Ладно, Славик, иди. Только не надирайся там слишком. Помни, у нас еще дел выше головы. Да, и девкам скажи, чтобы нос сюда не совали.
— Да они после вчерашнего в своем купе до самого вечера дрыхнуть будут, — уже на ходу отозвался Вячеслав Михайлович с легким смущением.
Глава 2
Андрей прошел в тесную кабинку вагонного туалета, совмещенного с умывальником, крутанул барашек защелки и замер, глядя в зеркало.
События последнего часа выбили из колеи, наверное, ничуть не меньше, чем все предыдущее. Несколько дней назад, когда он пришел в себя от нестерпимой вони нашатыря и открыл глаза, в голове была кристальная чистота. Ни мыслей, ни воспоминаний, ничего. Только легкое удивление. Правда, потом, когда выяснилась неприятная истина, стало не до смеха. И даже не из-за отсутствия каких-либо воспоминаний. Это как раз вовсе не беспокоило. Ну, мало ли… Тем более, что врач, осмотрев больного, заверил его в полной нормальности. Сохранились и общие знания об окружающем его мире. По просьбе врача Андрей коротко, но без заминки рассказал внимательно следящему за его реакциями врачу о тех событиях, которые происходили в стране и в мире на протяжении последних нескольких лет. Вспомнил фамилию седоволосого президента, приказавшего расстрелять собственный парламент из танков. Легко написал несколько строчек под диктовку врача, но абсолютно ничего не сумел ответить о себе. В памяти не сохранилось ничего. Ни одного, самого малейшего, воспоминания. Врач пожал плечами, прописал несколько активизирующих работу мозга препаратов и оставил непонятного пациента в покое. Захолустная больница, не избалованная кадрами и финансированием, жила куда более понятными заботами. Переломы, отравления, дизентерия и прочие, свойственные подавляющему большинству местного населения, хвори требовали куда большего внимания, чем необъяснимое недомогание беспамятного бродяги. Говоря по совести, главврач и так сделал куда больше, чем мог. Продлил содержание Андрея на казенном коште вдвое от положенного и выписал на вольные хлеба лишь два дня назад. Да и в последующие дни смотрел сквозь пальцы на неоднократные появления его в больничной столовой. Сержант, встреченный им на перроне, внятно и доходчиво объяснил, что принять предложение столичных пассажиров будет лучшим выходом.
— Поверь, точно тебе говорю, Андрюха, — негромко произнес мент на прощание. — Здесь ты сдохнешь. Беги, куда угодно, беги. Эти двое — ребята мутные. Вряд ли они тебя узнали… Нюхом чую, не все так, как этот жидок мне в уши дует. Только тебе, в твоем положении, выбирать не из чего. Хотя… на этих, на пидеров, они не похожи. Но ты сам смотри. Если что, сбежишь, и всех дел. А так, может, и вправду, в столицу отвезут. Вдруг, и вправду, вылечат?..
Андрей отвлекся от нахлынувших воспоминаний, которые за неимением более далеких заполняли его целиком, и принялся растирать по щекам пену. Брить отросшую за несколько дней щетину новой, вынутой из пластикового пакетика, Жиллетовской скобкой было одно удовольствие.
Закончив с бритьем, он, кое-как, изогнувшись, сполоснул голову и с удовольствием скинул свои, пропахшие кочегаркой, в которой ему пришлось ночевать последние две ночи, вещи. Натянул новую одежду и вновь взглянул в зеркало. Увиденное ему даже понравилось. Исчез неопрятный бродяга. Из мутноватого стекла смотрел довольно симпатичный, светловолосый паренек с упрямо сведенными над переносицей бровями и синими глазами.