Брандту и Гизингу посоветовали обратиться непосредственно к Гитлеру, и среди его адъютантов они нашли союзников, которые набрались храбрости и стали поносить Морелла за то, что тот допускает ухудшение здоровья фюрера. Линге, однако, продолжал цепко держаться за Морелла, прекрасно сознавая свою вину за передозировку Гитлера лекарствами.
Гитлер встретил критиков Морелла ледяным молчанием, но эта волна докатилась и до других. Чувствуя настроение Гитлера, Борман поторопился встать на сторону Морелла, Гиммлер тоже обратился к Мореллу за советом. Скрытая политическая борьба продолжалась весь сентябрь и октябрь, но велась она с явным перевесом одной из сторон; вера Гитлера в Морелла по-прежнему была непоколебима, и оппоненты Морелла были разгромлены.
В течение всего этого периода Морелл крепко держал все в своих руках, упорно отказывая Гизингу, своему главному критику, в возможности ознакомиться со своими медицинскими записями. 27 сентября 1944 года Гизингу вообще отказали в доступе к Гитлеру (хотя он продолжал помогать советами Брандту).
Гитлеру становилось вое хуже, разлитие желчи и запоры случались все чаще. Поскольку эти явления не обследовались должным образом, мы лишены возможности задним числом составить точное представление, страдал ли Гитлер от инфекционного гепатита или от желчекаменной болезни. Из повторяющихся записей о том, что «испражнения стали коричневыми», и ссылок на то, что живот остается мягким, похоже тем не менее, что Гитлер страдал от камня в главном желчном протоке. Морелл предполагал, что мочевой пузырь может подвергаться влиянию «нервных встрясок».
Методы лечения Морелла были столь же впечатляющими, как и его диагнозы: кислородная ингаляция, клизмы из настоя ромашки, за которыми следовали инъекции печеночного экстракта, витамины, кальций и септоиодин (средства, облегчавшие дыхание), тонофоспан (другое тонизирующее средство) и инъекции тестоверона, способствующего мужской потенции, к которому прибегали, по всей видимости, в угоду Еве Браун.
Несмотря на такое лечение, разлитие желчи уменьшилось, но не уменьшились происки Бормана. Брандт сначала был уволен, а потом изгнан с позором: Борман заклеймил его как предателя, обвинив Брандта в том, что тот отправил свою семью в относительно безопасное место, опасаясь наступления советских войск. Потребовалось вмешательство Гиммлера, чтобы спасти Брандта от расправы, фон Хассельбах был также успешно отстранен в результате того, что в компании кого-то из гитлеровских адъютантов он, вероятно, неосторожно высказался по поводу компетентности Морелла.
Было немало предположений о той грязной роли, которую сыграл Гиммлер в этой медицинской интриге. Почти все такие предположения явились результатом слишком вольного истолкования некоторыми историками замечаний заместителя Гиммлера Вальтера Шелленбер-га, когда война шла к концу, а затем следователям союзных войск, которые допрашивали его. Шелленберг, похоже, был совершенно убежден, что Гитлер будет в нужный момент отравлен. Однако Гиммлер не имел никакого отношения к назначению Морелла, которого порекомендовал Гитлеру его фотограф Хейнрих Хоффман. Точно так же профессор Гебхардт, эсэсовский врач Гимлера, не имел никакого отношения к Мореллу или к лечению Гитлера.
Когда у Гиммлера спросили совета по поводу проблем, поднимаемых Брандтом и Гизингом, он обратился к Геб-хардту. Результатом стало назначение 31 октября 1944 года профессора Людвига Штумпфеггера, эсэсовского ортопеда ростом в 190 см, на место Брандта.
Нет никаких причин предполагать что-либо зловещее в назначении Штумпфеггера, если не учитывать, что он весьма быстро установил полный контакт с Мореллом, который получил возможность по-прежнему осуществлять свое влияние.
Когда в предвидении советского наступления Морелл попросил разрешения уехать из Берлина, ответственность за здоровье Гитлера легла на Штумпфеггера и Хаасе. На их попечении в бункере оказался преждевременно постаревший, слабеющий с каждым днем, сгорбленный, еле передвигающийся, частично парализованный, страдающий бессонницей человек. Человек-карикатура, испачканный объедками, описавшийся, неспособный подписаться, который не мог читать висевшую на стене карту даже с помощью увеличительного стекла, у которого все в глазах расплывалось, а свет причинял боль. Человек, который большей частью был погружен в меланхолию, с трудом мог промямлить свои желания и при всем при том парадоксально способный приходить в ярость, разражаться грязной руганью в адрес людей, которых не видел и боялся в молодости. Фюрер, чье физическое состояние ухудшилось до такой степени, что он мог по два дня лежать, словно в спячке, как нильский крокодил, будучи изолирован от внешних обстоятельств, ничего не понимая, которым цинично манипулировали, с готовностью расшифровывали его бормотание, чью подпись подделывали подхалимы, прибиравшие к своим рукам власть по мере того, как физическая слабость Гитлера сопровождалась теперь уже видимым ухудшением его умственного состояния.