– Куда проще принять гостей в пабе, как считаешь? – обращаюсь к нему.
В детстве они с папой неделями жили на Роттнесте, пока мы с мамой торчали дома, позволяя мальчикам отдохнуть. Я заметила, как брат рассказывает об острове Сэл. Авторитетно, гордо, с чувством собственничества.
Скотт приподнимается, допивая пиво.
– Да, нужно проследить, чтобы дети были готовы.
Элоиза выходит на балкон. По крайней мере, теперь она прикрыта: прозрачный кусок ткани висит на ее костлявой фигуре. Даже не буду смотреть на нее. Хорошо хоть, соломенная шляпа позволяет сделать вид, что я случайно не заметила Элоизу.
Бретт встает и пристраивает бутылку с пивом на столике рядом с сыром, который уже начал подсыхать.
– Паб – хорошая идея. Сэл там никогда не была.
– Не была в пабе? – подтрунивает Кев. – Не пускают по возрасту?
Бретт шутливо толкает его в плечо:
– Завидуешь?
Муж притягивает меня за волосы, как за поводья, и целует прямо в губы. Запах пива ударяет мне в нос, а Кев обращается к Бретту:
– Ну уж нет, дружище. Я ведь захомутал твою сестру.
Бретт изображает, что его тошнит, а я бросаю взгляд на Элоизу: она смотрит прямо на Скотта с тем неловким напряжением, прочитать которое легче легкого. Оно красноречиво говорит: «Ты меня никогда так не целуешь».
Я женщина, у которой есть всё сразу. Многие считают, что нельзя уравновесить карьеру, жизнь, заботу о детях, о муже, о себе, секс, спорт и правильное питание. Но они не видели, как это получается у меня. Я прикрепляю листочки с расписанием на холодильник и на дверь офиса. Я женщина-блокнот, женщина-список, женщина-напоминалка, женщина-органайзер, женщина-сортировщик. Если вы не знаете, где лежат длинные белые носки, то они в верхнем ящике комода. Кокосового молока всегда три упаковки, и как только одна уходит на тайский карри, я тут же заказываю новую. У нас никогда не заканчивается туалетная бумага. Вот такая я женщина.
Офисные рубашки накрахмалены, школьная форма вычищена. У меня есть коробки для обуви, шкаф для верхней одежды гостей и любой чай, какой только существует на свете. Вы не застанете меня врасплох, да и никто не застанет: едва гость захочет латте на миндальном молоке, я уже взбиваю миндальную пенку. Этим я и славлюсь. И горжусь. У меня на груди нет бейджа, но все и так понимают, кто перед ними. Я, конечно, делаю вид, будто не слышу, но мне приятно, когда люди за спиной рассуждают: «Это Пенни, та самая Пенни, которая всё умеет? Понятия не имею, как у нее получается».
А она просто берет и делает. Да и как женщина, а тем более мать может чего‑то не уметь? Меня реально раздражает, когда мамочка в школьной группе жалуется, что у нее не получается соус бешамель для лазаньи. Да еще называет его «белый соус». Приходится поправлять.
Мамаши в наши дни совершенно беспомощные и бестолковые, они не знают, как заплести французскую косу, пришить пуговицу, нанести средство от вшей или сделать мужу достойный минет. Они считают, что тут нужны особые обстоятельства вроде дня рождения или годовщины свадьбы. Радуй его через день, и он будет смотреть на тебя с желанием, а во время мастурбации обойдется без порно и без воспоминаний о декольте секретарши.
Женщина, которая всё делает правильно, и получает всё. Это урок номер один. Я выучила его давным-давно и намереваюсь продолжать в том же духе. Вот почему я не люблю Элоизу. Она только изображает правильную женщину. Жульничает на каждом шагу.
Элоиза, 18:20
В пабе полно отдыхающих, и Пенни снова держится на расстоянии, болтая с группкой женщин в одинаковых платьях-матросках и парусиновых туфлях, с одинаковой красной помадой на губах. У нас с Пенни так постоянно. Безопасная дистанция. Короткий разговор. Разные компании для общения. И люди, много людей, за которыми можно спрятаться. Я никогда не была в этом пабе. В тот раз я еще не подходила по возрасту и тусовалась на другой стороне острова, где вечеринки длились всю ночь, а простыни никогда не были чистыми.
Во внутреннем дворике паба висят тусклые лампы, в их свете все кажутся загорелыми. Белый пляж, дымка над морем, катера у берега развернуты как попало, а значит, нет ни ветра, ни течения, которые натягивали бы их швартовые канаты. Идеальная ночь, но паранойя по-прежнему не отпускает. Сегодня вечером я сделала столько снимков, что память телефона почти заполнена. Скотт такой красивый в белой рубашке, воротник расстегнут, и на груди видны завитки. Он принял душ, побрызгался одеколоном, прошелся расческой по густым волосам, а теперь смеется над шутками Бретта. Сегодня он ни разу не напомнил, что я сама согласилась приехать на остров, и я ему благодарна.