Одна мамочка из школы уверяет, что только к лучшему, если у девочки-подростка есть парень, он хотя бы отвлечет ее от опасных глупостей: наркотиков, тусовок и поездок в машине с пьяными друзьями.
Не то чтобы я особо волновалась, почему Рози еще не вернулась, все‑таки на острове безопасно, но меня это реально бесит. Она ведь знала, что мы должны встретиться в семь тридцать, и такое откровенное пренебрежение правилами приводит меня к мысли, что связь между нами окончательно прервалась. Я не чувствую к дочери тепла. Просто не могу, как ни больно признавать. Уверена, она ощущает мою холодность, но сейчас лучше отбросить эмоции. Мне ведь нужно помыть детей.
Леви даже не интересуется, где родители; может, все в его возрасте такие. Отстраненные. Хмурые. Дерзкие. Но потом я понимаю, что обманываю себя: Рози всегда была такой. С тех самых пор, как…
Я действительно винила ее. И временами задумывалась, не пора ли обсудить с психотерапевтом леденящий душу ужас оттого, что я смотрела на дочь и видела убийцу. Но потом навалилось столько дел: у Эдмунда тренировка после школы, Кеву нужно погладить рубашки, раз в месяц у нас дома проходят собрания книжного клуба.
Теперь я занята даже больше обычного. Моя ладонь скользит по животу, я улыбаюсь, а из ванной доносится приятный запах персикового шампуня.
Коко играет в душевой, визжит и хохочет, когда пузырьки, кружась, исчезают в сливе. Скорее бы завернуть ее в полотенце, а потом надеть на чистое скользкое тельце свежую пижамку.
В спальне Элоизы и Скотта нахожу упаковку с подгузниками, достаю один, утыкаюсь в него носом и закрываю глаза.
Это было так давно. Тринадцать лет – слишком долго. В горле комок.
Беру флакон с детской присыпкой, встряхиваю его и высыпаю на ладонь немного порошка, вдыхаю молочный младенческий запах. Подступают слезы. Бутылочка Коко – надеюсь, из безопасного пластика и простерилизованная – торчит из бокового кармана сумки. Пожалуй, покормлю малышку в кровати и немного полежу с ней, пусть наестся и уснет. Думаю, Кеву не составит труда уложить Эдмунда, пока я тут занимаюсь маленькой девочкой.
Ей нужна такая мать, как я. Которая подогреет молоко, наденет мягкие носочки и погладит по голове перед сном. Мне кажется, ей хорошо рядом со мной.
– Леви, ты ужинал? – спрашиваю я, заглядывая в гостиную. Для Коко я уже приготовила пижаму, расческу и зубную щетку, но Леви тоже нужно внимание. Бедный ребенок.
– Не-а. Я еще раньше съел мясной пирог. И у меня есть это. – Он запихивает в рот целую горсть чипсов.
– Но ты же голоден? У нас через дорогу есть замороженная пицца. Хочешь, я разогрею для тебя кусочек?
Он отрывает взгляд от телефона и кивает:
– Хорошо. Спасибо.
Я улыбаюсь:
– Не за что.
Вернувшись в спальню, я изучаю их личные вещи. Многое можно узнать о человеке по его багажу – ведь люди берут с собой то, что считают ценным. Даже по сумке с вещами Коко можно сложить представление об Элоизе. Бамбуковыми щетками и экологичными салфетками она пытается создать образ идеальной матери. Ее посты в соцсетях строятся вокруг концепта «Матери за чистую Землю», как будто только борцы за экологию могут стать замечательными матерями. А те, что разрешают детям смотреть телевизор и время от времени есть рыбные палочки, не могут.
Со стороны, глядя на фотографии в приглушенно-бежевых тонах, легко поверить, что Элоиза – замечательная мама. Вот у нее на коленях сидит голенькая Коко и перебирает янтарные слингобусы, свисающие на загорелый животик. Коко в белом сарафанчике бежит по высокой траве. Вот коврик для пикника, на нем ваза с ромашками, полезные овощи и фрукты и, конечно же, сэндвичи из цельнозернового хлеба. Элоизе пишут комментарии, ставят лайки, присылают рекламные продукты. Но все, что она делает, – ложь. Попав к ней на виллу, я только убеждаюсь в этом.