– Я? Что я натворила? Спроси у своего золотого ребенка.
Когда она проходит мимо, я со злостью хватаю ее за запястье.
– Не говори так о нем.
Но дело в том, что Рози нравится мой гнев. В глазах у нее танцуют насмешливые огоньки, а меня пронзает боль. Наше противостояние, мои ногти, впившиеся в тонкое запястье, лишь доказывают дочери мою вину. В голове стучит: «Ты плохая мать. Забыла?»
– Мам, а что я не так сказала? Разве он не золотой?
Эту фразу можно понять по-разному.
Отпускаю запястье дочери.
– Иди ко мне. – Я собираюсь обнять ее.
Она ухмыляется и посылает мне воздушный поцелуй. Я продолжаю стоять, пока моя умная и почти взрослая дочь шагает к выходу. Эдмунд подбирает рулет с коленей и жует его, шмыгая носом. Меня пробирает озноб. Нужно надеть свитер.
Мы мчимся вниз по дороге, которую никогда не ремонтировали. Эдмунд звонит в велосипедный звонок, распугивая вальяжных чаек. Мы едем. Из тени на солнце, с солнца в тень. Черные волосы сына развеваются на ветру, как крылья ворона. Он едет передо мной и первым ныряет в тень. Еще звонок, и ноздри снова наполняются запахом битума. Облизываю губы и чувствую соль, а еще – неистребимый привкус, который липнет ко всему, разъедает и отравляет.
Высказывание Рози никак не выходит у меня из головы. Эдмунд яростно крутит педали.
– Осторожнее! – кричу ему.
Сын считает себя умнее всех, ведь он едет, виляя из стороны в сторону, как змея. Но всего одна выбоина, одна сосновая шишка, один велосипедист, выезжающий с виллы, – и самоуверенный мальчишка вылетит из седла и обдерет все колени.
– Сынок, притормози.
Я не хочу, чтобы он поранился или ему причинили вред. В первые три года жизни у него было достаточно боли, но мозг предусмотрительно заморозил воспоминания о раннем детстве. Теперь в его мире есть только я, любовь, поцелуи на ночь, книжки с картинками и яблочные дольки. Чистые простыни, взбитые подушки и молоко, когда захочет, а не когда уже устал плакать.
Но я знаю. Знаю, что он сейчас чувствует. Пик детства, у тебя захватывает дух, ты несешься под деревьями, усыпанными ягодами, ловишь лучики, пробивающиеся сквозь листву, и жмуришься. Поэтому я и разрешаю ему ехать с таким глупым безрассудством.
Мы добираемся до поселка, и Эдмунд заправски тормозит с пробуксовкой, ставит велосипед в ряд с другими, щурясь, снимает шлем и вешает на руль, после чего сует руки в карманы в поисках мелочи на конфеты.
– Куплю леденец для Коко. – Он выуживает монетку, и та блестит на солнце. – Сделана в том году, когда я родился.
Мы не обсуждаем те времена. Говорим только о событиях последних трех лет. Эдмунд не понимает почему. Он не знает о Перл и ее страстном желании вернуть его. Чтобы сменить тему, показываю на поперхнувшуюся картошкой чайку и говорю:
– Сынок, побереги деньги.
Целую его в макушку и расстегиваю шлем. На игровой площадке у сосны сидит, скрестив ноги, мужчина. В одной руке у него яблоко, другая рука в кармане, он смотрит прямо на меня. И хотя он в темных очках, я замечаю, как его голова поворачивается по мере нашего движения. Мужчина весь в черном: черные кроссовки, джинсы, худи и кепка. Это странно, потому что на улице тепло и на Роттнесте так никто не одевается. Это странно, но я ничего не говорю, и он продолжает таращиться на нас.
Элоиза, 14:45
Удивительно: у меня уже плечи болят от напряжения, а Кев расслабленно стоит у стены. Я перекладываю в холодильник привезенные припасы. Молоко, пиво, масло, сыр. Скотт дает Коко совочки и ведерко, а Леви уже сходил за мясным пирогом и соусом, это радует. Как хочется, чтобы он взял в прокат велосипед и снова стал ребенком. Выдавливал бы на пирог кетчуп и запихивал в рот большими кусками, любуясь морем. И чтобы у него были невинные, как у всех детей, глаза.
Кев рассказывает о том, что на другой стороне острова волны так себе, я раз за разом ныряю в холодильник и поглядываю на дверь – жду Пенни с шампанским. Ее до сих пор нет. Я подготовила четыре бокала. Вертя их в руках, Кев жалуется на слабую волну. Скотт достает из холодильника пиво и предлагает другу, но тот отказывается. Ему нужно вернуться и помочь Пенни подготовить напитки к вечеру.
Вообще‑то я видела, как Пенни с Эдмундом уехали на велосипедах. Она даже не посмотрела в нашу сторону, даже не позвонила, чтобы объяснить, почему не собирается пить с нами шампанское. У меня тяжело бьется сердце.
– Что надо принести вечером? – спрашиваю у Кева.
– Ничего не нужно. – Он встает, чтобы идти домой. – Пенни не потерпит, чтобы посторонние портили ее сырную тарелку.
– Да уж, она такая. – И я действительно знаю. Пенни из тех людей, которые любят, чтобы было так и никак иначе.