Рябцев… Какой у него роскошный полушубок! Феде бы такой, а то ходит в пальто с дешевым каракулевым воротником. Уж сколько раз говорила ему: «Достань что-нибудь поприличнее. Ты ведь журналист, негоже замухрышкой выглядеть». Федя же только рукой всегда машет: «Отстань, не хуже, чем у других, у меня пальто». Не хуже, конечно. Но полушубок — это вещь. Вон как Рябцев в нем выглядит!
И тут — легкий на помине — дверь распахнул он. Вошел шумно, стряхивая редкие снежинки с воротника. Похоже, он был не гостем, а хозяином в этом кабинете, полноправным хозяином.
Зашел без разрешения, сел, снял шапку и принялся развязывать газетный сверток.
— Вот, от мороза прятал. Как бы не померзли.
И извлек из газеты букет гвоздик. Огненный, по-летнему свежий букет!
— Пожалуйста, — протянул он гвоздики Наталье, — это вам, женщине, которая не может никого оставить равнодушным.
— Благодарю-благодарю! И за очередной комплимент — тоже.
— Это не комплимент — убеждение.
Рябцев, вручая букет, галантно поцеловал Наталье руку…
Она не верила своим глазам. Среди декабря, ненастного и стылого, у нее в руках — гвоздики. Где это их раздобыл Рябцев? Молодец, молодец! Федор ей никогда такого сюрприза не преподносил. Все обещает купить цветы — то с гонорара, то с получки. А потом забывает. У Рябцева ему нужно учиться, у Рябцева…
Наталья, однако, взяла себя в руки после минутного умиления.
— За что это вы мне преподнесли? Я вам, может, ничем не помогла.
— Хватит, повторяю, того, что вы — очаровательны.
— Ну уж, ну уж, — пококетничала Наталья, а сама подумала: «Да я и вправду — ничего».
— Ладно, — выпрямилась она на стуле, — я тоже в долгу не останусь. — Наталья открыла дверцу стола, не глядя, достала два флакона. — Держите.
— Вона! — воскликнул Рябцев. — Я так и предполагал, что вы на все способны.
— Так уж и на все? — лукаво прищурила глаз Наталья.
Ей явно нравилось вести разговор с этим обворожительным человеком.
— Имею в виду только положительное, — уточнил свою мысль Рябцев. — Кстати, сколько я должен?
Два флакона масла стоили семь рублей восемь копеек. Но дороже, наверное, стоят среди зимы гвоздики. Бог с ними, с семью рублями!
— Нисколько вы не должны, — сказала Наталья.
— Как же так?
— А так, — опять лукаво прищурила глаз Наталья и сама себя поймала на этом: «Что это я заигрываю, как девчонка?» Но уже не в силах была вывести себя из этой игры.
— Но я не люблю ходить в долгах, — сказал Рябцев.
— Я — тоже.
— Вы имеете в виду цветы? Это — подарок. А долг за мной. Вот что, — обрадованно ударил ладонью о ладонь Рябцев: мол, выход найден. — Я вас приглашаю на ужин.
Такого Наталья не ожидала. Поболтать — это еще куда ни шло. А идти ужинать с чужим мужчиной? В жизни она себе такого не позволяла. Что Федя подумает?..
— В кафе «Лада». Его только что открыли. Говорят, обслуживание — столичное.
«Кстати, Федор сегодня вернется поздно. Он предупреждал. Он там сегодня свою Ингу перевозит. Ох, не верю я ему, что у них чистые отношения! Не зря ведь он чуть что — Инга. И со вкусом она одевается, и для сына она ничего не жалеет, и начитанна, и умна… Не зря, не зря нахваливает. Я хоть и делаю вид, что он у меня отличный семьянин, а ведь все ли я знаю о нем? Взять прошлое воскресенье. Явился поздно, под хмельком, без конца в чем-то каялся. А утром неспроста, будто на Восьмое марта, выслуживался. Совесть, видать, заела. Надо как-нибудь у Севастьянова спросить, где они все-таки были в прошлое воскресенье… Может, теперь и мне развеяться-проветриться? Просто так. Сто лет не была в приличном кафе или ресторане. И вот — случай. Ничего лишнего я Рябцеву не позволю. Он, конечно, хитер и матёр, но я не какая-то девчонка-глупышка, способная растаять перед этим краснословом… Просто поужинаю с ним, поболтаю о том о сем, отвлекусь от серых мыслей о действительно предстоящем отчете. Квартальном и годовом…»
Так думала Наталья, но выразить согласие словами у нее не поворачивался язык.
Рябцев вспомнил, что женщину в таких случаях не нужно уговаривать. Нужно диктовать ей свои условия. Лишь самые-самые стойкие, по опыту знал он, не позволяют установить власть над собой. На все предложения они, как правило, отвечают категорично: «Нет и нет!» А эта колеблется.
— Значит, так, — посмотрел Рябцев на часы и встал. — Через десять минут я вас жду на остановке такси.
И направился к выходу. Наталья ничего и возразить не успела — так властно прервал Рябцев ее сомнения.
17
Первым незаметно ушел Гугляр.
Так же, по-английски, не простившись, улизнула и Маша. Когда хватились ее, Инга ответила:
— Она сына поехала кормить.
После этого засобирался Шуклин — без Маши ему было неинтересно. Ему, не любившему всяческие шейки, сегодня вдруг танцевалось легко и азартно. Маша, должно быть, подзадоривала. А кто, кроме нее? Не Наум же. Наум слишком тяжел, чтобы вдохновлять в шейке.
От Ингиного дома до троллейбуса, на котором обычно добирался домой Шуклин, можно было доехать трамваем — три остановки всего. Но он решил идти пешком.
Ветра не было. Падал редкий тихий снег. Уже стемнело, и в свете уличных фонарей снег искрился, казался вовсе не снегом, а роем бабочек-поденок.
Хорошо на душе, покойно. Вроде и небольшое дело сделал он сегодня — помог Инге переехать, а какое удовлетворение! И все потому, что радость доставил человеку, не зря, значит, день прожил.
Завтра он пойдет в гости к Маше. Машин сын Денис пишет стихи. Федор прочитает их, даст мальчишке советы — тоже доброе дело. А если он в нем еще и талант обнаружит, тогда совсем будет считать себя счастливым человеком. Ведь это здорово — открыть талант!
Маша, возможно, приглашала его, Шуклина, не только для консультации сына. Что-то сегодня между ними наметилось такое, что может выйти за рамки простого визита. Маша и мила была, и заботлива, и учтива. А как она прижалась к нему, когда они танцевали вальс! Будто защиты искала… Ему с ней было легко и радостно — как когда-то было легко и радостно с Натальей, тогда еще не женой. Ныне Наталья — просто близкий человек. Не сказать, что Шуклин к ней безразлично относится, но она стала чуть-чуть обыденной, привычной…
18
Директор Дворца машиностроителей, резвый молодой мужчина, примерно ровесник Шуклина, на просьбу Федора найти ему уголок для беседы с виновниками торжества любезно предоставил свой кабинет. Больше того, помог супругам Каменских — Михаилу Павловичу и Евдокии Ивановне — подняться на второй этаж, усадил их в мягкие, обитые красной тканью кресла — друг против друга. Шуклину же указал на директорский стул:
— Вы можете располагаться здесь.
И, сделав легкий поклон, вышел.
Шуклин переставил стул к торцу стола, чтобы быть ближе к Михаилу Павловичу: главным рассказчиком, по расчетам Федора, должен быть старик. Был он сухой, худенький: новый черный костюм сидел на нем мешковато, а туго завязанный галстук мешал дышать, и Михаилу Павловичу приходилось то и дело приподнимать голову.
— Причешись, — напомнила ему жена, — а то распустил свои кудри. Три волосинки, и тем сладу не дашь.
— Ничего, — отмахнулся Михаил Павлович, — не фотографировать же будут.
— Да, да, — сказал Шуклин, кладя перед собой блокнот. — Мы просто побеседуем. Официальную часть я всю записал. Теперь нужно только кое-что уточнить.