Передвигая свои фигуры на его доске, я вспомнил исторический эпизод, произошедший в семьсот пятом году до рождения Христа, когда у правителя удела Чэнь родился сын, которому дали имя Чэнь Вань. Придворный прорицатель истолковал результаты гадания следующим образом: «Этот ребенок положит начало линии, которая будет владеть другим царством. Когда наше государство погибнет, её власть упрочится». Случилось так, что в двадцать лет Чэнь Вань вследствие дворцовых интриг был вынужден бежать в соседнее царство Ци. Там он взял себе фамильное имя Тянь и получил должность смотрителя дворцовых мастерских. В продолжение многих поколений из семейства Тянь вышло много высокопоставленных сановников, которые завоевали добрую славу в народе. Так, люди семьи Тянь принимали подати малой мерой, а сами платили налоги или продавали зерно большой мерой. Простой люд был готов идти на смерть ради столь щедрых управителей. Наконец, в четыреста восемьдесят первом году до рождения Христа Тянь Чжан поднял мятеж, разгромил самые сильные кланы царства и убил правителя Ци, посадив на трон покорного ему младшего брата убитого государя. Так семейство Тянь захватило всю полноту власти в Ци. Оно владело уделом большим, чем удел самого правителя, а члены семейства управляли всеми городами царства. Ещё через сто лет семья Тянь, обвинив правителя царства в разврате и пьянстве, лишило его власти, и глава семейства сам принял царский титул. Правителям соседних маленьких царств ничего не оставалось кроме как признать узурпатора законным государем Ци.
Даже проиграв эту партию мне, мой ученик научился тому, как, используя мягкую силу, одерживать победу. Но главная цель моего урока для него заключалась в другом. Я хотел научить его освобождаться от давления внешних обстоятельств и получать удовольствие от простых вещей, испытывая счастье от самой жизни, погружаясь в свой внутренний мир. Для этого я и дал ему для перевода первый стих Гёте из его цикла «Chinesisch-deutsche Jahres und Tageszeiten» (Китайско-немецкие времена года и дня).
Sag, was könnt uns Mandarinen,
Satt zu herrschen, müd’ zu dienen,
Sag, was könnt’ uns übrig bleiben,
Als in solchen Frühlingstagen
Uns des Nordens zu entschlagen
Und am Wasser und im Grünen
Fröhlich trinken, geistig schreiben,
Schal’ auf Schale, Zug in Zügen.
И он за этот стих получил от меня высокую оценку, переведя его так:
Скажи-ка мне, что делают порой все мандарины,
Когда за окнами цветут весенние картины,
Когда им надоело всем служить и всеми править,
Они хотят в их кабинетах все дела оставить,
У вод в прохладе и в тени под сенью ив укрыться,
Пить сладкое вино, писать стихи и веселиться,
Чтоб их шарфы на сквозняках свободно развивались,
Чтоб радостные в них воспоминания остались.
Одновременно с этим, играя партию в шахматы с Собакой-Псом, я спросил его:
– Как будет течь время на твоём Острове Бессмертных? Будет ли там прошлое и будущее?
И он сказал мне:
– Когда я удалюсь на свой Остров Бессмертных, то постараюсь забыть о всех своих земных делах. Поэтому я забуду о времени. Время перестанет для меня существовать. И я стану Бессмертным, и тогда моё время превратится в вечность. Я обману время, влюбившись в какую-нибудь красавицу, и сделаю её своей возлюбленной. Ведь есть же пословица: «Счастливые времён не замечают». Благодаря возвышенной любви, я стану искусным поэтом, и мои стихи, став шедеврами, останутся в вечности. Это – ещё один путь продления своей жизни во времени. Через свои стихи я соприкоснусь с Божественным.
Я знал, что Собака-Пёс хорошо играет в шахматы и полагал, что он может легко обыграть меня. Но я не мог допустить того, чтобы ученик обыграл своего учителя. И поэтому, чтобы отвлечь его внимание от игры, я заговорил с ним о поэзии:
– Как ты прав! – сказал я. – Чтобы навсегда остаться во времени, нужно стать поэтом. Может быть, ты читал письмо Гёте Вильгельму фон Гумбольдту, где он пишет: «Вы выразились чрезвычайно удачно, когда вы указали на то, что наш язык может и должен в себе и посредством себя выразить, определить и расширить всё человеческое от глубин его до вершины. Указав на это, Вы поставили передо мной зеркало, в котором я в конце моего пути вижу, что я в качестве поэта уже дал, и что я должен ещё дать». В этом и состоит призвание и предназначение поэта. Мартин Хайдеггер, говоря о таких поэтах-романтиках, как Гёльдерлине, Новалисе и Гёте, а также о своём современнике Рильке, отмечал, что они близки ему и являются воплощением самой сущности Поэзии, а значит, и самого Языка и его сути, как содержание самой мысли. Это делает их вестниками богов, интуитивно чувствующих божественное присутствие в слове, божественную полноту и совершенство Языка. Что в этом мире может быть более совершенным, чем красота?! Красота всегда наполняет нас некой божественностью, так как восхищение красотой всегда порождают в нашей душе добрые чувства. Для мужчины вся красота этого мира воплощена в женщине. Женщина становиться и Природой, и Родиной, и Самой Красотой. И эта красота притягивает к себе мужчину. В комментариях к элегии современника и соотечественника Гёте Гёльдерлина Хайдеггер пишет: «Элегия “Возвращение на родину” – это не стихотворение о возвращении на родину, но в качестве явления поэзии, каковым она является, эта элегия есть само возвращение к Родине, которое всё ещё происходит, пока элегическое слово звучит в языке немцев. Возвращение на Родину есть возврат в близость к источнику. Призвание поэта – такое возвращение на Родину, которое впервые готовит Родину как страну близости к источнику. Сам Гёльдерлин считает творение стихов – невиннейшим из творений, а сам Язык – полем этого «невиннейшего из творений», полным заслуг, где человек поэтически жительствует на этой земле, и его человеческое бытие лежит в основе его поэтического начала. Поэтому нужно понимать поэзию как учреждающее именование богов и сущности вещей. По его словам: «Проживать поэтически» значит пребывать в присутствии богов и быть затронутым близостью сути вещей. Это означает, что оно как учреждённое (основанное) – не заслуга, а дар. Творение стихов есть изначальное именование богов. Но поэтическое слово лишь тогда наделяется его именующей мощью, когда боги сами приводят нас к языку. Поэт не только именует богов, но именованием возводит все вещи в то, что они суть, а сущее этим именованием впервые слово-полагается в то, что оно есть. Поэзия – это несущая основа истории и потому также – не только некое культурное явление и уж тем более не просто “выражение некой души культуры”. Поэзия есть словесное учреждение бытия. Поэзия никоим образом не воспринимает язык в качестве какого-то наличного материала, а сама впервые делает язык возможным. Святое дарит слово, и само приходит в этом слове. И это слово есть происшествие святого. Слово Гёльдерлина высказывает святое и тем самым именует неповторимое пространство-время начального решения о структуре сущности будущей истории богов и человечеств. И в основе всего этого лежит любовь, так как она является источником всей жизни. И что может быть прекраснее в этом мире любви к желанной женщине?!