— В любом случае, теперь уже можно говорить о том, что Табир-Сарай полностью восстановил свое былое значение, — сказал один из кузенов.
— А я, хотя и сам Кюприлиу, никогда не верил, что его влияние может ослабеть, — ответил младший дядя, Курт. — Это не просто одно из старейших государственных учреждений; по-моему, он, несмотря на свое красивое название, является самым ужасным среди всех.
— Ну, есть и другие ужасные учреждения, — возразил кузен.
Курт улыбнулся.
— Да, но только их ужас очевиден, — сказал он. — Вызываемый ими страх чувствуется уже издали, а вот Табир-Сарай — это совсем другое дело.
— И чем же он, по-твоему, так ужасен? — вмешалась мать Марк-Алема.
— О, не в том смысле, как ты могла подумать, — ответил Курт, краем глаза взглянув на своего племянника. — Я совсем о другом. По моему мнению, из всех орудий государства Дворец Сновидений находится как бы вне человеческого волеизъявления, в отличие от прочих. Понимаете, что я хочу сказать? Он среди всех самый непостижимый разумом, самый слепой, самый фатальный и потому государственный в наивысшей степени.
— А вот мне кажется, что и им можно как-то управлять, заставить плясать под свою дудку, как говорится в пословице, — вмешался другой кузен. Он был лысым, с умными глазами, но внешне этот ум выражался особым образом: глаза его казались наполовину угасшими, словно мудрость его утомила и он с радостью поделился бы ею с кем-то другим.
— А я уверяю, что это единственная структура в нашем государстве, посредством которой темная часть сознания всех подданных вступает в прямое соприкосновение с государством. — Курт оглядел всех по очереди, словно пытаясь понять, дошли ли до них его слова. — Бесчисленные толпы на самом деле не правят, — продолжал он, — но у них есть инструмент, при помощи которого они влияют на все дела, авантюры и преступления государства, и это как раз Табир-Сарай.
— Ты хочешь сказать, что все вместе несут ответственность за происходящее и должны испытывать чувство вины? — удивился кузен.
— Да, — ответил ему Курт. — По-своему да, — решительно добавил он.
Тот улыбнулся, но, поскольку глаза у него были полуприкрыты, заметить можно было лишь след от улыбки, словно луч света, выбивающийся из-под двери.
— Несмотря ни на что, для меня это самое бесполезное, я бы даже сказал, самое безумное учреждение в нашем государстве, — проговорил он.
— Оно было бы безумным в каком-нибудь логичном мире, — возразил Курт. — А в нашем мире оно представляется мне более чем обыкновенным.
Кузен рассмеялся было, но, поскольку губернатор сохранял суровое выражение лица, смех его медленно угас.
— А вот многие поговаривают, что все гораздо глубже, — вмешался другой кузен. — Ничто не бывает столь простым, каким кажется. Кто может в наши дни знать наверняка, чем на самом деле занимался Дельфийский оракул? Ведь все его архивы утрачены, разве нет? Даже назначение Марк-Алема не было столь уж простым.
Мать Марк-Алема чрезвычайно внимательно следила за разговором, стараясь ничего не упустить.
— Бросьте вы лучше эти разговоры, — вмешался губернатор.
Мое назначение было непростым? — отметил про себя Марк-Алем. В памяти у него вертелись обрывки событий того первого утра, когда он пришел в Табир, ощущая себя самым ничтожным в мире существом, и переплетались они с последними унылыми рабочими часами в Селекции. А они наверняка воображают, что я пришел туда завоевать Табир, пробормотал он про себя с горькой усмешкой.
— Бросьте-ка эти разговоры, — второй раз повторил старший дядя.
Лёка возвестила о том, что ужин готов, и все поднялись, чтобы идти в столовую.
За ужином жена старшего брата принялась было рассказывать об обычаях в разных уголках провинции, которой управлял ее муж, когда Курт, особенно не деликатничая, перебил ее:
— Я пригласил рапсодов из Албании, — сказал он.
— Что? — послышались два-три голоса.
Сразу стало понятно, что за этим «Что?» скрывалось: «Как это тебе только в голову взбрело? Что еще за новые причуды?»
— Позавчера я беседовал с австрийским консулом, — продолжал тот, — и знаете, что он мне сказал? Вы, Кюприлиу, в наши дни единственный аристократический род в Европе и наверняка во всем мире, у которого есть собственный эпос.