— Твоё упрямство тебя погубит! — выдохнул он и круто развернулся, так, что воздух ударил в лицо. Огонь в очаге взметнулся, опалил щёки, и, хотя голос господина почти не дрогнул, я поняла, что он пребывал в диком вспыльчивом бешенстве. Он направился к дверям, сжимая и разжимая кулаки, заставляя белеть костяшки пальцев. Остановился, набрал в грудь воздуха, верно, хотел сказать нечто очень колкое и обидное, но в последний миг передумал, вышел вон, хлопнув дверью. Я выдохнула, расслабилась. Глаза оставались сухими, но в груди поселилась тревога. Она разрослась и охватила всю меня, когда, спустя некоторое время, я вышла на веранду подышать свежим воздухом, и случайно увидела, как бог лукавства гонит вороного коня прочь из золотого дворца.
Долгое, очень долгое время Локи не возвращался в Асгард, и я начала было думать, что он уже никогда не вернётся в родной чертог. Однако эта мысль не принесла мне облегчения. Казалось, если бы Локи исчез в одном из других миров, я осталась бы в Асгарде в богатых палатах, полных слуг, где я стала бы единоличной хозяйкой, пользовалась бы покровительством могущественных и благодушных верховных богов, окружённая также любовью и преданностью детей. Никаких больше слёз и разочарований, никаких предательств и злоключений. И, вопреки всему, сердце моё замирало от подобных страшных сомнений, и всё внутри живота трепетало и тянуло в невидимую пустоту. Тогда, в разлуке, я поняла, что всё ещё люблю бога огня и не могу представить себе жизни без него. Был ли это дар или проклятье, я ничего не могла поделать с собой.
Говорили, Локи отправился в Йотунхейм, а затем и Тора увлёк за собой. Злые языки судачили, что движимый необъяснимой и неуёмной ненавистью, двуликий бог заманил защитника Асгарда в подлую ловушку и едва не обрёк того на гибель. Громовержец действительно пропадал где-то за пределами крепости асов, но всё-таки вернулся. Правда, ходил хмурый и задумчивый, но кто мог знать, что послужило тому причиной?.. Я не хотела верить слухам и грязным обвинениям, но сердце и разум подсказывали мне, что в ярости Локи способен и не на такое вероломство. Не давало о себе забыть и золотое сердце Гулльвейг. Должно быть, она затаилась, ждала чего-то. В памяти всплыло её пророчество об ошибке, которую однажды мне придётся совершить. И я обмерла: что, если я на самом деле совершала страшную ошибку, утратив бдительность? Ту роковую оплошность, которой ждала ведьма-великанша?
Мысли путались, и я бродила по родному чертогу, словно в воду опущенная, терзаемая зловещими предчувствиями. Мне вспомнилось, как совсем юной и наивной я ожидала возвращения трепетно любимого тогда ещё супруга, как выбежала на лестницу, заслышав звук желанного голоса, как скатилась с неё, пересчитав ступеньки, потеряла первого ребёнка. Клещи необъяснимого и непреодолимого страха сомкнулись у меня на шее, лишая воли. Как же я любила его! Как же он любил меня, как любил это дитя, если приказал высечь такое множество слуг!
Не только он совершал ошибки, не только я прощала провинности. Могла ли одна (или несколько — я так и не знала) из наложниц разрушить, уничтожить эту страстную неуёмную любовь? Могла ли моя гордость, его самолюбие и упрямство разлучить нас? Я боялась узнать ответ. Но очевидно, что Локи свой выбор сделал. Потому что однажды вечером он вернулся в золотой чертог. Прискакал под покровом ночи, вступил в него, когда все вокруг спали, поднялся в свои покои. И следующим утром выяснилось, что он явился не один…
Глава 24
В ту тревожную ночь я спала не более трёх часов, и к восходу солнца голова моя раскалывалась от сомнений и усталости. На краю постели сопела Ида — с недавних пор я не могла заснуть в одиночестве. Да и вместе с преданной служанкой, как выяснилось, тоже. Хельга ужасно рассердилась бы, узнай она о моей безответственности и небрежности по отношению к ребёнку, которого я носила под сердцем. Добрая лекарь уже отчаялась предупреждать и просить меня о благоразумии. Впоследствии, когда я вспоминала о своём неразумном поведении, щёки наливались жаром от стыда, но тогда я ничего не могла поделать со своей мятежной душой. Я не хотела жить, и дитя во мне являлось преградой к столь желанной свободе. Я томилась им, в чём после раскаивалась каждый свой день.