— Я подпишу телеграмму фамилией Мортазави. Естественно, в телеграмме не будет никакого упоминания о семье. Если там будет сказано: «Высылайте вещи», — имейте в виду, что подразумеваются моя жена и дети. Сейчас мне ваша помощь особенно нужна, так, как я решил, что Маш-Касем поедет со мной.
— Почему вы вдруг изменили первоначальный план?
— Хорошенько подумав, я пришел к выводу, что мой отъезд без Маш-Касема может вызвать подозрения. Он ведь родом из—под Кума. Мы должны все обставить так, чтобы не насторожить англичан. И я вас особенно прошу, когда мы уже будем отъезжать, вы громко скажите шоферу, чтобы вел машину осторожнее, так как сейчас на дороге в Кум большое движение.
— Обязательно так и сделаю. Не беспокойтесь.
Подобно уходящему на войну римскому воину, дядюшка собрал в складки полу своей абы и перекинул ее через левое плечо, а правую руку положил на плечо отцу.
— Командование тылами я поручаю вам. В мое отсутствие назначаю вас своим заместителем. — И, повернувшись, он удалился размашистым шагом.
Через час машина бывшего начальника канцелярии уже стояла у ворот. В саду попрощаться с дядюшкой собралась вся семья. Матушка Билкис принесла поднос, на котором лежали Коран и зеркало. 24
Лейли ничего не знала об истинных планах своего отца, а у меня, несмотря на все старания оставаться спокойным, сердце готово было от тревоги выскочить из груди. И хотя Асадолла-мирза заверил меня, что теперь дядюшка вряд ли уедет в Нишапур, а даже если и уедет, то ни в коем случае там не останется, я все равно ужасно волновался и поминутно поглядывал на Асадолла-мирзу, который весело болтал с родственниками. Он украдкой ободрял меня многозначительными взглядами.
Дядюшка, одетый в дорожный костюм, вышел в сад, но прежде, чем начать прощаться, осведомился, где Маш-Касем. Того не было видно, и дядюшка, рассердившись, резко приказал матушке Билкис:
— Поставь свой поднос и поищи этого болвана! Где его носит, хотел бы я знать!
Но не успела матушка Билкис выйти из сада, как в ворота вбежал Маш-Касем и устремился прямо к дядюшке:
— Ага, как есть умоляю вас, откажитесь от этого путешествия. Сейчас на базаре говорили, что англичаны уже в пятнадцати километрах от Кума. А говорят, у них такие ружья и пушки, что и на двадцать километров бьют…
Дядюшка смерил Маш-Касема презрительным взглядом;
— Это меня-то пугают англичанами?! — И, устремив взор к верхушкам деревьев, продекламировал: Не смеешь ты жаловаться небесам! Рожденный героем, будь храбрым и сам!
Но Маш-Касем не унимался:
— Вы ж меня знаете, ага. Я ничего такого не боюсь. Но зачем ни за что ни про что кликать беду на свою голову!.. Да и святым будет не угодно, чтоб мы попались в лапы англичанов.
— Если трусишь, оставайся и вместе со старухами прячься в подвале!
Это, кажется, и вправду задело Маш-Касема. Он подхватил под мышку свой спальный мешок и заявил:
— Я не то что англичанов, самого черта не боюсь! — И зашагал к воротам.
В сад вошел запыхавшийся проповедник Сеид-Абулькасем.
— Я слышал, вы к святым местам направляетесь. Благое дело. Господь вам воздаст.
Мой отец, встречаясь с Сеид-Абулькасемом, старался сохранять спокойствие, но я каждый раз замечал, как в его глазах вспыхивает ненависть. Я понимал, что он до сих пор не может пережить катастрофы с аптекой. Сейчас, увидев проповедника, отец с деланной улыбкой воскликнул:
— Мое почтение преданному хранителю исламской веры! Как здоровье вашего сыночка?
— Премного благодарен, почтеннейший.
— Он по-прежнему питает те же чувства к супруге мясника Ширали или уже забыл ее?
Проповедник беспокойно огляделся по сторонам:
— Прошу вас, воздержитесь от подобных шуток. Мы собираемся с божьей помощью вскоре женить его на порядочной девушке. На дочке каменщика Хаджи Али-хана.
— Прекрасно! Прекрасно! — подхватил Асадолла-мирза. — Замечательная девушка, замечательная! К тому же из хорошей семьи! Ведь жена Ширали мало того, что замужем, так еще и по происхождению ниже вас! А вот дочь каменщика — чудесная девушка. Я ее несколько раз видел в доме моей сестры…
Тут дядюшка Наполеон сказал, обращаясь к провожавшим:
— Ну, до свиданья все! Я поехал. — И он начал целоваться с родственниками.
В эту минуту с улицы торопливо вернулся в сад Маш-Касем. Он отозвал дядюшку в сторону и что-то сказал ему на ухо. Дядюшка побледнел, но потом откашлялся и довольно бодро сказал:
— Ну и что. Ничего страшного.
Я догадался: Маш-Касем сообщил дядюшке, что возле автомобиля стоит индиец.
Шагая к воротам, дядюшка громко обещал детям привезти из Кума гостинцы, а взрослым говорил, что непременно за них помолится у святыни.
Автомобиль бывшего начальника канцелярии стоял у ворот. Тюк с дядюшкиными вещами был уже на крыше машины. Рядом с воротами прогуливался индиец. Увидев его, дядюшка сказал:
— Хорошо, что вы здесь оказались, сардар. Теперь смогу и с вами попрощаться.
— Счастливого пути, саиб.
Дядюшка сел на заднее сиденье, а Маш-Касем устроился рядом с шофером. Дядюшка продолжал разговаривать с индийцем:
— Да, давно уже я не ездил поклониться святыне…
Индиец перебил его:
— А вы не боитесь, саиб, что дорога туда теперь мало—мало не безопасная?
— Нет, почтеннейший, это все слухи. Там давно уже спокойно. Ну а кроме того, мы верим, что святые сами охраняют паломников.
Родственники толпились возле машины, но индиец все не отходил. Асадолла-мирза, который, как я ожидал, будет особенно внимательно следить за этим разговором, строил глазки и подавал знаки леди Махарат-хан, глядевшей сквозь сетку окна на улицу. Я с волнением смотрел на индийца. А тот все продолжал задавать вопросы.
— Саиб, а жену свою вы с собой не брать?
Дядюшка, хотя внутри у него, наверно, все кипело, спокойно ответил:
— Нет. Я еду всего на несколько дней.
— Но, саиб, пусть даже ненадолго, а разлука всегда грустно. Как писал поэт: Зачем я покорился нас разлучившей буре?! В Лахоре я сейчас, но сердце — в Нишапуре.
Я впился глазами в дядюшку. Услышав от сардара Махарат-хана упоминание о Нишапуре, дядюшка дернулся, словно его ткнули оголенным электрическим проводом, и на секунду застыл с открытым ртом, остолбенело глядя на индийца. Потом, с трудом выговаривая слова, приказал шоферу:
— Мамад-ага! Поехали!
Шофер включил зажигание, нажал на газ, и все отступили на шаг назад. Машина двинулась по улочке, подымая пыль.
Я подошел к Асадолла-мирзе и заглянул ему в глаза. Он положил руку мне на плечо и тихо сказал:
— Дядюшкина песенка спета. Спи теперь спокойно.
В это время дядюшкина жена громко объявила:
— Не забудьте все прийти сегодня вечером… По случаю отъезда аги буду угощать вас аш-реште! 25
Асадолла-мирза подскочил к собиравшемуся уходить индийцу и негромко сказал:
— Сардар, вы это прекрасно сказали… браво! — И, повысив голос, продолжил: — Ханум сегодня в честь отъезда супруга приготовила аш-реште. Прошу вас с супругой вечером к нам пожаловать.
Родственники изумленно уставились на Асадолла-мирзу — у нашей семьи были не такие близкие отношения с индийцем, чтобы приглашать его в гости. Но жена дядюшки не могла позволить себе показаться нерадушной и заявила:
— Конечно, конечно! Добро пожаловать!
Индиец начал вежливо отказываться:
— Нет, саиб, что вы!.. Не буду вам мешать. Будет другой день, будет другой случай…
Но Асадолла-мирзу было уже не остановить:
— Моменто, сардар. Вы нам все равно что брат. Как вы нам можете помешать?! Клянусь вам, ханум обидится, если вы откажетесь… — и повернулся к дядюшкиной жене: — Разве я неправду говорю, ханум? Я ведь знаю ваш характер. Вы же обязательно обидитесь.
— Саиб, может быть, моя жена занята… Может быть, я смогу один приходить…
— Что ж, если ваша супруга занята, вы не должны оставлять ее дома одну. Тогда, конечно, приходите в другой раз. Но я прошу вас, сначала спросите у нее. — И Асадолла-мирза бросил взгляд на окно дома Махарат-хана. Увидев, что англичанка по-прежнему смотрит на улицу, князь крикнул:
24
Коран и зеркало в Иране — непременная принадлежность каждого дома. Считается, что они охраняют домашний очаг от бед. Отправляясь в дальний путь, набожные иранцы обязательно проходят под Кораном, который над ними держит кто-нибудь из родственников.
25
Аш-реште — национальное иранское блюдо из лапши, которое по традиции едят после отъезда близких людей.