Тут в первый раз подал голос Шамсали-мирза:
— Так ведь нет необходимости докладывать ему о беременности Гамар.
— Вы, значит, хотите сказать, гиясабадцы совсем ослы? Не подумайте чего, но вот мой земляк…
— Моменто, — остановил его Асадолла-мирза, — а как он узнает, если мы ему не скажем?
— Ей—богу, зачем врать? До могилы-то… Девушки, извиняюсь, не при вас будь сказано, кое—чем от женщин отличаются.
— Вот спасибо, Маш-Касем, очень важная, а главное, свежая информация! А я-то думал — никак не отличишь.
— Асадолла, ты хоть при детях такого не говори! — опять возопил дядюшка Наполеон.
Но Асадолла-мирза только рассмеялся:
— Моменто, идет научная дискуссия. К вопросу о методике распознания женщин, побывавших в Сан-Франциско или не побывавших там. —: Тут он повернулся к Маш-Касему: — Весьма благодарен за научную информацию, но я все-таки должен сказать, что даже если Практикан Гиясабади после Сан-Франциско… то есть после свадьбы разберется в обстановке, то при всем гиясабадском преклонении перед честью, он едва ли выскочит на крышу с криком «караул». Самое большее — потребует развода. Но ведь и мы хотим того же: чтобы нашелся некто, женился бы на Гамар, а потом, не подымая шума, развелся с нею. Пусть только распишется у нотариуса, а там уж мы его потихоньку обработаем, подмажем, чтобы не затевал скандала.
Дустали-хан приподнялся на своем ложе:
— Это несовместимо с честью и совестью. Следует с самого начала откровенно поговорить с ним. Маш-Касем поскреб в затылке:
— Тут уж вам выбирать придется: либо совесть, либо зять.
— Проголосуем! — выбросил над головой руку Асадолла-мирза.—Я отдаю свой голос за зятя. Конечно, господин Дустали-хан, известный под почетным прозвищем Совесть Всей Страны, за нее и проголосует, но я в защиту своего мнения скажу, что ничего противоречащего ей здесь нет. Практикан Гиясабади придет к нам босяк—босяком, а заживет под нашим кровом припеваючи. Он станет зятем Азиз ос-Салтане, — без всяких затрат! О бесплатном проезде в Сан-Франциско я уж и не говорю. А оттуда пусть проваливает в Гиясабад… Пошли, господи, и нам такую долю.
— Асадолла, — заводил Дустали-хан, — у тебя не иначе как хмель в башке бродит…
— Моменто, моменто, понятно, что у такого безголового болвана, как ты, ему бродить негде, вот ты и скажи: будь ты на месте жениха, разве тебе не по вкусу пришлось бы, если бы к тебе пришли, оплатили расходы, отблагодарили бы, накормили—напоили да еще сказали, чтобы ты несколько раз с таким пупсиком в Сан-Франциско прокатился? Что же ты — отказался бы? Вот и выходит, неблагодарная ты тварь, что ты просто для дел…
В этот момент неожиданно возвысила голос Азиз ос-Салтане:
— Чтоб вы оба подохли, это что же получается: любимая моя доченька должна какого-то гиясабадского мужика ублажать?..
С помощью Шамсали-мирзы и дяди Полковник ее кое-как утихомирили, но Маш-Касем стоял на своем:
— Ну, что ни говори, а надо еще поглядеть, согласен гиясабадец или нет. Ведь всяко бывает: девушка, словно дите, непорочная, а у него, значит, нутро воротит.
— А бывает и наоборот, что у нее нутро воротит, — заметил Асадолла-мирза. — Так что я предлагаю сначала уладить одну половину дела, а уж потом браться за жениха. По-моему, ханум Азиз ос-Салтане должна поговорить с Гамар. Если та согласится, тогда снарядим Касема за его земляком.
После долгих споров и разговоров Азиз ос-Салтане отправилась к Гамар, которая вместе с моей сестричкой и Лейли играла в соседней комнате. Некоторое время она беседовала с дочерью наедине. Когда почтенная дама вновь вошла в гостиную, взгляды всех присутствующих устремились на нее:
— Ну как, ханум? Что она говорит?
— Бедняжка не в себе, — хмуро ответила Азиз ос-Салтане. —Все такой же вздор несет.
— Позвольте мне поговорить с нею, ханум, — выступил вперед Асадолла-мирза.
— Да ничего от нее не добьешься. Господи, пошли ты смерть несчастной матери! С тех пор, как случилась с ней эта беда, все ее мысли вроде как в расстройство пришли…
— Все же позовите ее сюда, я с ней побеседую.
Азиз ос-Салтане с минуту колебалась, но потом все-таки привела Гамар. На губах у дурочки блуждала легкая улыбка. Асадолла-мирза усадил ее рядом с собой, немного поболтал с ней о кукле, которую девушка прижимала к груди, а потом сказал:
— Детка, а для тебя хороший муж нашелся… Ты хочешь замуж выйти?
Толстуха, хоть и была придурковата, покраснела и потупилась:
— Нет, не люблю я… Я своего ребеночка люблю, красную распашонку ему свяжу.
— Да, дорогая, я ему тоже куплю красивую рубашечку. Но ведь у ребенка должен быть папа. Если у тебя мужа не будет, ребеночек твой плакать станет — детям отец нужен.
Гамар несколько мгновений с удивлением смотрела на него, потом сказала:
— Тогда ладно.
— Значит, будем к свадьбе готовиться? Красивое белое платье, фата…
— С померанцевым цветом! — закричала в восторге Гамар.
— Конечно, милая, с веночком из флёрдоранжа.
Минуту Гамар раздумывала, потом спросила:
— А где же мой муж?.. Знаете, дядя Асадолла, я хочу мужа с густыми черными волосами, чтобы у моего ребеночка волосы тоже были черные и кудрявые.
Асадолла-мирза отвернулся и бросил на дядюшку горестный взгляд.
— Хорошо, детка, а теперь ступай, иди играть. Когда Гамар вышла, Асадолла-мирза тихо сказал:
— Бедняжка, такая славная девочка!
Маш-Касем, который все это время молчал в углу, подал голос:
— Принуждать, значит, нельзя… Тут такое дело, принуждать не годится.
— Что такое, Маш-Касем, о чем ты?..
— Разве не слыхали — она сказала, чтоб у мужа черные густые кудри были.
— А что — у Практикана Гиясабади кудри не черные?
— Вот как перед богом, зачем врать?.. Те два—три раза, что я этого своего земляка видел, у него шапка аж на уши надвинута была. А разок он ее снял случайно, вижу я, что на голове-то у него плешь. Макушка, значит, совсем голая, а вокруг, ежели отмыть как следует, может, несколько паршивых волосинок отыщется.
— Ну, а цвет-то волос какой — черный или нет?
— Зачем врать? Всех цветов попадаются. Два—три волоска седых, несколько — черных, а несколько рыжих от хны.
— О господи, пошли мне смерть! — заголосила Азиз ос-Салтане. — Мое дитятко испугается, когда такую голову на своей подушке увидит.
— Да, ханум, Практикан Гиясабади безусловно не Рудольфе Валентино. 30 Ничего, закажем ему парик, чтоб макушка не отсвечивала.
Маш-Касем покачал головой:
— На это он навряд ли пойдет… Гиясабадцы честь берегут.
— Моменто, а разве честь у них на макушке, поверх мозгов расположена?
— Зачем врать? До могилы-то… На макушке не на макушке, а настоящий мужчина чужой волос не наденет! Вот был у меня земляк…
— Ну ладно, ладно, проблему кудрей и локонов будем решать потом, а вот когда ты сможешь переговорить со своим гиясабадцем?
— Когда скажете… Да хоть завтра утром схожу.
Тут дядюшка Наполеон, который долго молчал, насупив брови, не утерпел, чтобы не вмешаться:
— Такого и дитя малое не придумает! Вы только послушайте, что он говорит: Маш-Касем потащится разыскивать да упрашивать этого гиясабадского молодчика — приходи, мол, женись на племяннице аги! Мыслимое ли это дело, Асадолла?..
— Не по телефону же свататься к этому Практикану!
Немедленно разгорелась новая дискуссия, и в конце концов дядя Полковник предложил:
— По-моему, лучше всего будет ханум Азиз ос-Салтане позвонить шефу уголовной полиции и сказать, что у нее в доме пропажа, но она, мол, не хочет давать делу официальный ход. Ей бы хотелось, чтобы он прислал какого-нибудь сотрудника и тот без лишнего шума опросил бы слуг и служанок. А потом пусть скажет, что, мол, может быть, он пошлет Практикана, тот уже был здесь в прошлом году… В этих делах надо по-хорошему. А когда он придет, сказать, что, к счастью, пропажа нашлась…
— А что будет, если шеф пришлет другого человека? Конечно, при условии, что он вообще согласится…