Переоценить значение «Мира искусства» невозможно, гораздо легче его недооценить: значение его было так велико, что какие бы слова о нем ни говорились, все они будут недостаточны.
Нам трудно теперь перенестись в то, ставшее уже далеким время – в 90-е годы прошлого века, и особенно в русские 90-е годы (они значительно отличаются от европейских), когда появился первый русский художественный журнал, художественный в настоящем и полном смысле слова.
После прекраснейшей весны русского искусства в пушкинскую эпоху с культом красоты и с высокой художественной культурой и красота, и художественная культура уходят из русской жизни. Эта ущербность художественного вкуса чувствуется уже в самом конце пушкинской эпохи; уже Пушкин говорил о нарождающемся новом поколении, которому «некогда спорить о стихах» и «пред созданьями искусств и вдохновенья трепетать радостно в восторгах умиленья»; уже Пушкин должен был возвышать свой голос и гнать из храма искусства торгашей, которым «печной горшок» дороже «мрамора-бога» и которые все настойчивее и настойчивее требовали от искусства утилитарности, «пользы».
С угасанием прекраснейшей пушкинской эпохи, в русской жизни XIX века наступил «железный век», век, в который было безбоязненно провозглашено, что «сапоги выше Шекспира». Русская художественная культура – она сказывалась во всем, начиная с великих произведений искусства и кончая прекрасным корешком переплета книги, креслом, люстрой и прочими житейскими мелочами – поднялась на невероятную, головокружительную высоту в пушкинскую эпоху – неужели только для того, чтобы с нее низвергнуться? Кажется несправедливым, что за одно-два десятилетия русского возрождения мы должны были расплачиваться долгими, мрачными, уныло-серыми десятилетиями упадка, декадентства, не того декадентства в кавычках, которое хотело освежить затхлый воздух жизни, а настоящего беспросветного декадентства-упадка.
В 40-х годах еще светят косые лучи Пушкинского солнца; нет-нет, да и блеснет солнце искусства; отблески солнца пушкинской эпохи еще редко-редко, но видны в 50-х годах, а дальше – совершенный мрак, смерть художественной культуры. Я подчеркиваю слова «художественной культуры», потому что и в 60-х, и в 70-х, и в 80-х годах продолжают действовать и вновь рождаются, возникают подлинные, иногда громадные художники и поэты (достаточно назвать Тургенева, Льва Толстого, Достоевского, Фета…), настоящие таланты, настоящие, а не фальшивые алмазы, но они – одиночки и едва-едва освещают окружающий мрак, – той общей высокой художественной культуры, какая была в пушкинскую эпоху, уже больше нет, за исключением, может быть, одной области искусства – музыки.
Два течения господствуют в искусстве второй половины XIX века – старое «пушкинское», «классическое» и новое – откровенно-утилитарное. И если есть известная житейская, жизненная моральная красота, красота жизненного подвига во втором течении, по существу антиэстетическом и отрицающем красоту, то нет ни жизни, ни красоты в обездушенном «пушкинском», «классическом», якобы пушкинском и якобы классическом искусстве, ставшем казенно-чиновничьим, формальным, мертвым и действительно никому не нужным искусством – упадком когда-то высокого и значительного искусства.
Другое, «новое», «передвижническое» искусство (назовем его так по передвижным выставкам, в которых эта тенденция особенно ярко проявлялась) ставило себе утилитарно-филантропические цели, возбуждение «добрых чувств», служение несчастному, обездоленному народу, служение всем униженным и оскорбленным, и поэту, поэту говорило:
Искусство совершало благородный и, если угодно, по-своему красивый гражданский подвиг служения обществу, но как уныл и скучно-сер был этот подвиг, какая тоска охватывает, когда перелистываешь все эти толстые журналы, напечатанные на плохой бумаге безвкусным шрифтом, когда читаешь рубленые, вялые, рифмованные стихи, когда смотришь на бесконечные картины – жалкие подделки жалкой жизни! – с их филантропическими сюжетами и с их мертвыми красками. Перефразируя Оскара Уайльда, можно сказать, что в искусстве становится важным только что, а не как. О красоте не думали – думали о пользе и об учительстве, – и красота ушла из искусства и жизни. Тенденция душила красоту и душила искусство.
Повторяю, были счастливые исключения, были одиночки, были плывшие «против течения»; были и такие, которые тонули и захлебывались, плывя против течения; но общее течение было антихудожественное…
Тоска по искусству, тоска по красоте и по «празднику жизни» слышится уже в 80-х годах; в 90-х годах она становится все сильнее и сильнее, появляются новые художники и поэты с новыми требованиями и с новыми стремлениями, с новым подходом к искусству… Тогда, когда Дягилев приехал в Петербург восемнадцатилетним юношей, почва для будущего «Мира искусства», для будущего праздника искусства, была уже почти готова и новая эпоха ждала уже нового объединения, нового оформления того, что властно говорило во многих представителях нового течения, нового мощного потока – возрождения художественной культуры.
Главная заслуга Дягилева и заключалась совсем не в том, что он своим журналом и связанными с ним выставками «Мира искусства» открывал какие-то новые пути искусства, а в том, что он объединил художников и дал им возможность оформить и отчасти формулировать их новые стремления, дал возможность проявиться новым путям искусства, не им прокладываемым, но им осознанным. «Мир искусства» был прежде всего необходим самим художникам, музыкантам, писателям, и в этом отношении значение «Мира искусства» в русской культурной и художественной жизни трудно переоценить.
От «Мира искусства» – первого подлинно художественного русского журнала – пошло все новое. «Мир искусства» поднял эстетическое значение книги – после «Мира искусства» начинается революция в русском книжном деле, и только после него возникают настоящие художественные издания, высоким развитием графики и техническим совершенствованием репродукций сменившие серую безнадежность второй половины XIX века. От объединения «Мира искусства», от дягилевского объединения пошли и другие объединения, другие общества, союзы и журналы: сотрудники-члены редакции «Мира искусства» – А. П. Нурок и В. Ф. Нувель основывают «Вечера современной музыки»; сотрудники «Мира искусства» – В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, Н. М. Минский, З. Н. Гиппиус, Д. В. Философов – учреждают религиозно-философское общество и журнал «Новый путь»; из тенденции «Мира искусства» напомнить, собственно даже не напомнить, а «открыть» русскому обществу его старые художественные сокровища, его старое искусство и его архитектурные богатства старого Петербурга, старой Москвы, подмосковных [имений] и так далее, из его ретроспективной тенденции и из его большого внимания и пристрастия к прикладному искусству возникает журнал «Художественные сокровища России» (первый редактор А. Н. Бенуа!) и позже «Старые годы», наконец, преемником «Мира искусства» является и «Аполлон». Всего не перечислить – щупальцы «Мира искусства» захватывают все больше и больше все области русской художественной и культурной жизни и создают новую художественную культуру и новую общественность, новое понимание и новое восприятие не только искусства, но и жизни, новое мироощущение.
Объединяя художников и вообще деятелей искусства, давая им возможность выразиться и высказаться, давая им возможность прокладывать новые пути в искусстве, «Мир искусства» в то же время подготовлял для них и новую обстановку, новую публику; «Мир искусства» создавал и создал такой толстый слой художественно образованной элиты, какого никогда до того не знала Россия. Конечно, самое ценное, самое положительное в журнале «Мир искусства» была его связь с выставками «Мира искусства», то, чем преимущественно питался журнал, но в то время, как петербургскую выставку «Мира искусства» видели одни петербуржцы или московскую одни москвичи, журнал «Мир искусства», знакомивший с репродукциями, относительно прекрасными и совершенными, с картин и петербургских, и московских, и гельсингфорских, и парижских, и берлинских выставок, распространялся по всей России (цена его была баснословно низкая: десять рублей в год за двадцать четыре выпуска).