— Безусловно, мальчик на нее похож, — заметила мисс Харпер.
— Какой мальчик? Вы про молодого Пайка? — уточнил Джонс.
— О, нет. Про малыша Миддлтона, разумеется, — ответила мисс Харпер.
— Но миссис Миддлтон действительно родила мальчика, сестрица.
— И миссис Пэшен тоже, только четырьмя месяцами раньше. Правда, ее ребенок умер.
— Только после похорон мистера Миддлтона, сестрица. Кажется, это было в следующую субботу?
— Его сглазила миссис Флюк. Она терпеть не могла миссис Пэшен, — мрачно заметила мисс Харпер.
— Но ведь она ее дочь! — удивился Джонс.
— Вы не знаете местных жителей, — вздохнула мисс Фиби.
— Послушали бы вы, о чем они говорят…
— И о чем они думают…
— Это просто ужасно!
— А что стало с ребенком? — спросил Джонс.
— Он отправился на небеса, — ответила мисс Фиби и покачала головой. — К счастью…
— Да, к счастью…
— …его крестили в трехмесячном возрасте.
— Я имел в виду маленького Миддлтона, — пояснил Джонс.
— Если это действительно Миддлтон, — буркнула мисс Харпер, отведя взгляд от сестры. — Знаете, когда муж не верен жене, измена часто бывает обоюдной. И если младший Миддлтон — не Миддлтон, а молодой Пайк… Хотя говорить можно всякое, но согласитесь, не бывает дыма без огня.
Джонс кивнул и, сбитый с толку всей этой путаницей между Пайками, Миддлтонами и Пэшенами, собрался уходить.
— Надеюсь, вы навестите нас еще раз, мистер Джонс? — обратилась к нему мисс Харпер.
— Мы откроем для вас баночку сливового варенья, и вы сравните его с клубничным от миссис Гэнт, — добавила мисс Фиби.
— Прошу прощения, — пробормотал Джонс, — но, мне кажется, я не совсем понял. Чей ребенок умер?
— Миссис Пэшен, — быстро ответила мисс Харпер.
— Неудивительно, если вспомнить, как пил его отец, — вставила мисс Фиби.
— И снова эль, сестрица.
— Бедное дитя, он был совсем слаб!
— Миссис Пэшен говорила, что раньше и сама была не прочь пропустить стаканчик эля, но с тех пор, как насмотрелась на мужа, даже думать не хочет о спиртном.
— Это и понятно, сестрица.
— Он добавлял в него джин.
— Ужасный человек! Подумать только, что мы давали ему работать в нашем саду, пока обо всем этом не узнали!
Глава III
«Нет никакой возможности примирить эти интересы; все, что мы можем, — соблюдать такт и не упускать из виду собственные цели».
Джонс вернулся домой и часа два просидел над книгой в своей гостиной, пока, случайно подняв голову, не заметил в окне старую женщину в красной юбке из плотной ткани. Подоткнув подол, она согнулась на грядкой и занималась какой-то сельскохозяйственной работой, в которой Джонс, будучи убежденным горожанином, ничего не смыслил.
Он смотрел на нее битый час. Старуха медленно перемещалась по полю и частыми короткими толчками втыкала в землю железный инструмент. Выглядело это жутковато и в то же время зачаровывающе — методичное, изуверское кромсание ни в чем не повинной почвы. Джонс долго следил за ней с какой-то болезненной тревогой, и ему казалось, будто он слышит, как металл лязгает о камни.
Когда она закончила работать, наступили сумерки, и Джонс отправился в трактир «Долговязый парень» за вечерним элем, с неприятным чувством вспоминая этот эпизод.
На следующий день, часа в четыре, старуха снова вышла в поле и продолжила свою работу. Джонс стал за ней следить и так погрузился в наблюдения, что, когда в комнату вошла миссис Пэшен и со звоном поставила на стол поднос, от неожиданности вскрикнул.
Миссис Пэшен привычным жестом бросила в чашку два куска сахара — хотя он раз пять объяснял ей, что не любит слишком сладкий чай, — и выглянула в окно.
Это была грузная и медлительная женщина с черными волосами и тяжелым, похожим на маску, бледным лицом с грязноватой кожей. Впрочем, Джонс допускал, что в молодости мужчины находили ее привлекательной.
«Молчаливый и угрюмый, с грубым лицом», — вспомнил он слова сестер.
— Как там молодой Миддлтон? — неожиданно спросил Джонс.
Миссис Пэшен не ответила. Он решил, что вопрос показался ей бестактным. Она лишь пробормотала, глядя в окно:
— Значит, наша матушка Флюк опять пошла греметь костями?
Она отвернулась от старухи, которая, как вспомнил озадаченный Джонс, была ее матерью, и, обильно залив молоком болтавшиеся в чашке куски сахара, небрежно произнесла: