Бентивольо понимающе кивнул.
В конце декабря Люинь, находившийся с королем в Кале, был разбужен грохотом пушечной пальбы. Ошарашенный спросонья, он сел на постели, моргая глазами. Двери распахнулись, и в спальню влетел счастливый Людовик с письмом в руке:
— На, читай!
Встревоженный Люинь несколько раз пробежал письмо глазами, потом улыбнулся:
— Так вот почему столько шума, сир?
— Я бы желал, чтобы он был еще громче! — воскликнул Людовик. — Вставай, собирайся, поехали, я хочу его видеть!
Не прошло и часа, а два всадника уже скакали по дороге в Париж, за ними едва поспевала охрана. Проведя два дня в седле, Людовик примчался в Лувр, побежал на половину королевы, наскоро обнял жену и поспешил в покои герцогини де Люинь. В люльке сладко посапывал младенец. Король бережно взял его на руки и нежно поцеловал. Малыш раскрыл глазенки.
— Сын, у тебя сын! — любовно произнес Людовик, обращаясь к Люиню, но не отрывая взгляда от кукольного личика. — Я тоже буду ему отцом — крестным.
Празднества по случаю рождения Луи-Шарля д’Альбера, герцога де Люиня, продолжались несколько дней. Из крестной купели его приняли король и королева.
А одиннадцатого января из Рима пришло письмо: Папа возвел в кардинальский сан архиепископа Тулузского.
— Вы слышали? Гугеноты захватили Прива! — с порога объявила Антуанетта дю Верне. Несколько пар женских глаз непонимающе уставились на нее.
— Нет, каковы! — Антуанетта не могла сдержать возбуждения и расхаживала по комнате, взмахивая руками. — Мало того, что они не выполняют приказов короля и действуют точно ему назло, так теперь их маркиз де Шатильон отбил Прива у герцога де Монморанси! Хорошо еще, что Кадене удалось уладить все дела в Лондоне, а то бы и английский король высадился нам на голову! Говорят, король сделает Кадене герцогом.
— Да, он теперь будет герцог де Шон, — вставила Анна Австрийская, гордая своей осведомленностью.
— Да полно тебе, Антуанетта, — состроила гримаску Мари де Люинь, — неужели тебе не наскучили эти разговоры о политике! Я, например, сыта ими по горло.
— Ах, Боже мой, Мари, как же ты не понимаешь! Ведь это война! Мужчины снова отправятся драться, и что с нами будет?
— В самом деле, — приподнялась на подушках принцесса де Конти. — Черт, как это все некстати! Мой Бассомпьер не успеет на мне жениться!
Женщины дружно рассмеялись.
— Неужели вы думаете, что Бассомпьер способен жениться? — весело воскликнула Мари. — Если бы он женился на всех своих возлюбленных, у него бы уже был гарем, как у турецкого султана!
— Милая моя, — возразила ей принцесса де Конти с видом превосходства, — мы с вами, слава Создателю, живем в христианском государстве, где мужчина может жениться только на одной женщине — той, которая больше всех этого захочет.
— Отчего же ваш брат до сих пор не женился? — не отставала Мари. — Неужели ни одна женщина не захотела заполучить себе это сокровище?
— Мало хотеть, надо иметь голову на плечах, — пожала плечами принцесса. — Взять хотя бы эту старую дуру маршальшу де Фервак. Едва Клод пообещал на ней жениться, как она уж и растаяла: ни в чем не могла ему отказать, оплачивала все его долги, а под конец сделала своим наследником. Спрашивается, зачем ему было держать свое слово, когда он и так имел все, что хотел? Вот он и отправил ее бренное тело с нарочным на кладбище, заполучив двести тысяч звонких экю!
— Боже мой, какая гнусность! — содрогнулась Анна Австрийская. — Король так ценит герцога де Шевреза, а он, оказывается, низкий человек!
— Он умен, хорош собой, отважен и нравится женщинам, — спокойно продолжала принцесса де Конти. — Многие предпочитают его своим мужьям.
— Было бы забавно поступить с ним так же, как он с госпожой де Фервак, — лукаво сказала Мари.
— А вы попробуйте, моя милая, — тотчас ответила принцесса и посмотрела на нее с прищуром.
Солнце стояло в зените, когда вдали показались острые шпили церквей, указывавшие на большой город. Пьер де Лапорт улыбнулся и прибавил ходу.
Коня, на котором он выехал из родного Сансера, юноша, по совету матушки, продал и теперь шел в Париж пешком, закинув за плечи котомку с немудреными пожитками. Бог с ним, с конем: не такая он важная птица, чтобы верхом разъезжать, пока свои ноги несут, а живые деньги нужнее: приодеться, пожить первое время. Кто его знает, как там сложится. В Париже, говорят, народищу, и все плуты — только держись! Ходи да оглядывайся! Ну уж и удачи своей упустить нельзя. А где же ее еще искать, если не в Париже?
Матушка была родной сестрой камеристки герцогини де Люинь и послала сына с письмом в столицу, прося сестру порадеть о племяннике. Мальчику уже восемнадцать, вдруг да и ему при дворе местечко найдется.
Грудь распирало от чистого мартовского воздуха, в полях важной походкой расхаживали грачи, дорога, отвердевшая от утреннего морозца, еще не раскисла, идти было легко, и на сердце радостно.
Париж оглушил Лапорта звоном колоколов, несущимся с целого леса колоколен. Миновав поля, болота, огороды, он незаметно для себя очутился в Латинском квартале — царстве студентов, где учебные заведения перемежались с монастырями. Народ здесь жил бедный и шумный: из грошовых харчевен доносились пьяные выкрики, по улицам куда-то спешили школяры в драных куртках и деревянных башмаках на босу ногу, на перекрестках то и дело завязывались драки. Юноша жался к стенам домов, поглядывая при этом вверх, помня как его однажды чуть не облили помоями, которые выплеснули со второго этажа прямо на мостовую. Запах стоял такой, что спирало дыхание; редкие прилично одетые господа, за которыми слуги несли связки книг, не отнимали от носа надушенных платков.
Помолившись в церкви Святой Женевьевы заступнице города, чтобы она стала защитницей и ему самому, Лапорт спустился с холма к реке. Вода уже спала, но берега еще были покрыты глубокими грязными лужами, куда пригоняли скот на водопой. На волнах колыхались тысячи лодок, привязанных канатами, вверх по течению брели изнуренные лошаденки, вздрагивая от бича погонщика, — они тащили баржи, нагруженные хлебом, вином, сеном, навозом. Грузчики сгибались под тяжестью мешков с углем, сновали рабочие, надсаживали глотку подрядчики. Глядя под ноги, чтобы не слишком измазаться, а потому не замечая ничего по сторонам, Лапорт добрался до Нового моста и замер в восхищении: на другом берегу, левее, белел Лувр со своими круглыми островерхими башенками, высокими окнами, выглядывавшими поверх толстой защитной стены, и крытой черепицей галереей, которая вела к Тюильри. Туда, туда стремилось его сердце! Пьер ступил на широкий каменный мост.
Отсюда был виден весь Париж: справа — стройные дома из светлого камня и розового кирпича с серыми скатами крыш, образующие треугольник площади Дофин на острове Сите, слева — мрачная Нельская башня с раскачивающейся в воздухе пустой петлей. Вдоль берегов — лодчонки, водовозы, заезжающие со своими бочками в воду по самую ступицу колес.
На мосту вертелся людской водоворот: спешили куда-то студенты, солдаты, скакали всадники, покачиваясь, проплывали носилки знатных дам, рабочие, опираясь на палку, несли привязанные к спине огромные тюки кож, материй, прочих товаров. Расхаживали торговки, выкрикивая: «Капуста, редиска, лучок! — Масло свежее, свежее масло! Молоко парное! — Пироги горячие! — Кому воды, воды кому?» Им вторили мужские голоса: «Шкуры овечьи, телячьи, кроличьи! — Травим крыс-мышей! — Сено свежее, духовитое! — Трубы чистим!»
У Ришелье было приподнятое настроение. Он ехал с аукциона, на котором ему удалось выкупить за семьдесят девять тысяч ливров родовой замок, оставшийся без хозяина после гибели брата Анри. Правда, на покупку ушли почти все его деньги, зато теперь он мог быть спокоен: нога чужого человека не ступит в дом, где он провел свое детство. Повеселевший епископ направлялся на набережную Августинцев, чтобы проследить за тем, как печатается его новый памфлет — «Приветственная речь и впечатление об умирающей Франции. Заклинание, обращенное к королю, и призыв ко всем добрым французам». В этом сочинении он поднял из могилы доброго короля Генриха, чтобы тот заклеймил позором дерзкого и наглого временщика, опутавшего своими сетями его сына. Предыдущие памфлеты расходились неплохо: Ришелье «подкармливал» книгонош, торговавших на набережных и на Новом мосту, чтобы те больше усердствовали. Разумеется, имя автора на обложке не значилось.