— Хорошая девочка.
13
Маленькая грустная бедная девочка
Лука
Уиллоу не дает мне удовольствия выглядеть особенно измученной своим поражением. Она подписывает контракт и небрежным движением пальцев возвращает его мне, отбрасывая ручку. Я замечаю, как она смотрит на свою ногу, на долю секунды опустив глаза. Возможно, боль, которую она испытывает, отвлекает ее больше, чем кажется.
— Пять тысяч - это еще не достаточный стимул для охоты, — резко говорит она, опускаясь обратно на диван. — Хочешь, чтобы я тебя накормила? Тогда положи деньги на место. — Она одаривает меня презрительной улыбкой.
— Дешевка, — добавляет она для убедительности.
— Десять тысяч, если тебя не поймают.
— Хорошо. Семьсот акров земли, да? Твой богатый папочка купил тебе все это на двенадцатый день рождения?
На самом деле мой отец не покупал ни мою собственность, ни землю, на которой она расположена. Я купил все это сам, получив несколько услуг от нескольких влиятельных друзей.
Я не стал поправлять Уиллоу.
— Жаль, что мой отец любит меня больше, чем твой - тебя, — говорю я вместо этого, вспомнив, что в ее свидетельстве о рождении нет имени отца.
Она издаёт сухой смешок и сужает глаза, глядя на меня. Уиллоу, как и Яков, не отворачивается и не опускает взгляд с моих глаз. Она даже не чувствует себя неловко. Может, потому, что это не так, а может, потому, что она привыкла скрывать свой дискомфорт.
— А что, если я покину твою территорию, не заметив этого? — спрашивает она.
— Она закрыта. Если ты покинешь территорию, ты об этом узнаешь. Согласно условиям контракта, охота будет считаться недействительной и ее придется повторить.
— Верно. А когда закончится охота?
— Когда я тебя поймаю или если ты вернешься в дом целой и невредимой.
— У меня должна быть часовая фора.
Я насмехаюсь. — У тебя может быть десять минут.
— Какой в этом смысл? Пусть будет двадцать.
— Пятнадцать, если я в хорошем настроении.
Она пожимает плечами. — Конечно, конечно. И я могу делать все, что мне нужно, чтобы сбежать? Любые средства, верно?
Я сузил глаза, в голове зазвенели колокольчики тревоги. — Что ты имеешь в виду?
— Ты можешь преследовать меня, как захочешь. Это должно быть в обе стороны.
— Очень хорошо. Но собаки под запретом.
Она смотрит на меня. — Если они запрещены для меня, то они запрещены и для тебя.
Я наклоняю голову. — Правда?
Она поворачивается и смотрит на Цербера. Интересно, может ли она сказать, кто из них укусил ее за ногу? Она снова смотрит на меня и одаривает ледяной улыбкой. — Если ты не хочешь, чтобы я отравила твоих щенков, Лука, я предлагаю тебе не вмешивать их в это дело.
— Обидишь моих собак, и я выпотрошу тебя, как рыбу.
Она закатывает глаза.
— Не угрожай мне хорошими временами. Ты не собираешься меня убивать, это испортит тебе веселье.
— Тогда позволь мне перефразировать. Причини боль моим собакам, и как только новизна пройдет и охота на тебя, как на дичь, превратится в рутину, я выпотрошу тебя, как рыбу, и брошу твою тушу обратно в ту выгребную яму, из которой я тебя вытащил.
Она смеется. Она - интересный экземпляр, за которым увлекательно наблюдать. Я могу сказать, что ей очень больно - врач, которого я нанял для ее лечения, сказал мне, что ее нога получила значительные повреждения и что ей понадобятся сильные обезболивающие, пока она будет восстанавливаться. Я припрятал обезболивающие. Я планировал заставить ее просить, но не думаю, что она согласится.
Сейчас она, должно быть, испытывает абсолютную агонию, но, как и тогда в переулке, не показывает этого. Как будто ее боль - это озеро под тонкой коркой замерзшей поверхности, и она катается по нему, как будто оно не может треснуть под ней и проглотить ее целиком.
— Знаешь, ничего из этого не заставит твой член работать, — наконец говорит она.
Возможно, она совершенно права. Но если в этом мире и есть что-то, способное заставить мой член стать твердым, то сломать эту высокомерную, болтливую женщину - самое близкое, что я собираюсь получить.
— Не надо себя недооценивать, — говорю я ей.
— Ха. Лучше заплати мне премию, если я сделаю тебя жесткой, ты, жуткая блядь. Премию за фиксацию члена.
— Если я буду жестким, Линч, я выбью из твоей головы само понятие денег.
Она закатывает глаза. — Лука, я точно знаю, что ты не умеешь трахаться. Богатые парни никогда не умеют.
— Я и забыл, что ты такой эксперт.
Она вздергивает брови, но я вижу, как она медленно откидывается на спинку дивана, на лбу выступают бисеринки пота. — Я научу тебя, за отдельную плату. Возможно, ты наконец узнаешь, как выглядит женский оргазм.
— Зачем заставлять женщину кончать, если можно заставить ее кричать?
Когда позже я провожаю Уиллоу в ее комнату, она бросает быстрый взгляд вокруг и говорит: — У людей с большими деньгами всегда самый дерьмовый вкус.
Комната выглядит так же, как и любая другая комната в моем доме. Темные, приглушенные цвета, большие окна, выходящие на зелень за окном, слабое освещение, чистая, строгая мебель. Здесь нет изобилия декора, но в этом и нет необходимости.
— На твоем месте я бы не стал судить о чужих домах, Уиллоу. Я видел, где ты живешь.
— Я ведь не богата, правда? — усмехается она. — Я делаю все, что могу, с тем, что у меня есть.
Я ничего не отвечаю. Вместо этого я прикладываю ладонь к ее груди и грубо толкаю ее спиной к стене. Другой рукой я задираю ее черный джемпер, обнажая бока, где на одной стороне грудной клетки образовался уродливый фиолетовый синяк. В поясе ее черных боксеров зажат конверт, который я нашел, когда снимал с нее штаны.
— Ты не богата, но и не без гроша в кармане. — Я вытаскиваю конверт из пояса и машу им перед ее лицом. — А где остальное? Я еще не проверял твой лифчик, может, стоит?